ВЗЛЕТ-ПОСАДКА
Похоже, настала пора писать мемуары.
Странно устроен человек: в молодости столько раз я пытался написать что-нибудь связное о полетах, высоте, романтике —ничегошеньки не выходило. Я говорил себе: это же страшно интересно — пилоты- полеты-самолеты! — но ничего не получалось. Я не видел, не находил, не замечал никакой романтики, тем более, ничего героического в обыденной окружающей жизни: ну, летали, ну, прыгали с парашютом, ну, ходили в «самоходы», ну, пили «Массандру» из противообледенительной системы, ну, сваливались иногда в штопор и запускали в воздухе движки, ну, катапультировался кое-кто по глупости, а кое-кто даже разбился — что ж тут героического? Не на войне же…
Теперь всё видится в каком-то ином свете. И когда случается повстречаться с кем-нибудь из бывших «музыкальных мальчиков», как величало нас начальство, даже с кем-нибудь малознакомым, из первой, например, или из третьей эскадрильи, кого и по имени-то не помнишь, лишь знакомы черты лица, — в груди начинает расцветать-распускаться колюче-сладкий бутон… Почему-то полеты на Л-29 помню смутно и нечетко, и вспоминаются они без особого трепета, — похоже, делались они в полубессознательном состоянии, и тогда я еще не был готов осознать всю серьезность происходящего. Да и разве самолет — Л- 29? Так, этажерка какая-то дюралевая, на которой чтобы убиться — надо приложить немалые, точнее, неимоверные усилия. Зато когда увидел впервые «МиГ-17» —это нагроможденье металла, кривоногий, как стервятник, с пушками, пилонами и бронестеклом, с ребристыми хищными приопущенными крыльями, — удивился: как может держаться в воздухе такое чудище? — и ужаснулся: неужто смогу управлять этим летающим утюгом?
Я всегда верил в свою особую, счастливую судьбу. В свою избранность. Знал, что мне уготовано нечто великое, что я обязан буду выполнить, — поэтому со мной ничего не должно случиться, пока не исполню предначертанное. Оттого и не боялся ни с парашютом прыгать, ни летать — для меня не существовало собственной смерти; это с кем-то может что-то случится нехорошее, но только не со мной. Так думал и так верил я.
Поэтому когда подрулил на серебристом «МиГе» к полосатому стартовому командному пункту (СКП) и остановился, ожидая команды занять взлетку, я совершенно не волновался. Я как бы даже не верил в то, что должно сейчас произойти, не осознавал важности и исключительности момента. Стоял, зажав тормоза, и крутил головой: был конец апреля, двадцать седьмое число, снег уже почти стаял, лишь кое-где в канавах еще лежали грязные сугробы, всюду разгуливали скворцы, собирая что-то в прошлогодней траве, над запасной полосой кружил коршун и шли по ней какие-то люди, похоже, школьники, к маленькой деревушке со странным названием — Двоёвка, на рулежке морщились ветром голубые лужи, и на грачах, что долбили своими толстыми белыми клювами смолу в стыках плит, ветер топорщил черные сальные перья. Всё было как всегда. Я не ожидал, я даже не думал, что меня «выпустят». В экипаже нас было четыре «музыкальных мальчика», как выражался следом за начальством наш зверь-инструктор. «Первым номером» он тянул ласково-вкрадчивого Зубенко, я шел вторым; Зубенко — две заправки каждый день, мне —одну; остальным — что останется. И вот любимчик Зубенко позавчера «облажался», хоть и перебрал девять лишних, дополнительных полетов — три заправки, — но выпускающий, древний дед, полковник Ляпота, «зарубил» его начисто: не готов!
Нет, я не злорадствовал, я знал, что так и будет, я знал точно, что первым в экипаже «вылечу» я…
После неудачи с Зубенко инструктор в пожарном порядке запланировал мой «вылет» — конец месяца, горела его премия, престиж и всякие прочие блага. В семи экипажах уже было по одному самостоятельно летающему курсанту, а хитрован Половинка ухитрился «вывозить» даже двоих своих «кадров». Вылететь надо было — кровь из носу! После того, как наш честолюбивый «отец-командир» объявил о таком своем решении, он дал мне наказ персонально, выразительно помахав перед носом кулачищем:
— Чтоб вылетел, козел, — понял! Иначе — смотри… Я кивнул своей стриженной «под ноль» головой, с шишкой от командирской указки: надо, значит, надо. Вылечу! Хотя знал точно, что Ляпота ни за что не выпустит. Рано! Кто-то другой, может, и рискнул бы, а Ляпота — нет, не пустит, и разговоров быть не может. Известный «зарубщик». Старой закваски, еще из «сталинских соколов». Зарубит и фамилию не спросит. Говорят, был одно время ведомым у самого Александра Ивановича Покрышкина…
Тем более, что и налетал-то я самый-самый минимум: тридцать шесть полетов, и по неписаной логике надо было бы меня «повозить» еще — заправки две-три дополнительных.
Но не говорить же это моему придурку: премию ему загорелось — вынь и по ложь! Ничего, думал, слетаю с Ляпотой три контрольных — он меня, конечно же, «зарубит», а там — праздники… А после праздников — посмотрим. Так я решил про себя.
Но инструктор, видно, и не подумал менять свое решение, поэтому сегодня утром, усаживая меня в кабину «спарки», он тревожно спросил:
— А чего сигареты не купил?
У нас было принято на «вылет» покупать блок хороших сигарет с фильтром и дарить потом по пачке инструктору, выпускающему, командиру звена и комэску, руководителю полетов (РП), короче, «отцам- командирам». Я неопределенно отмахнулся:
— А-а, успею еще. Потом… Мой черт чуть не взвился:
— Чего — «успею»? Ты это брось! Чтоб вылетел, — понял? — и опять помахал перед носом жилистым кулаком с буграми на суставах, какие бывают у отъявленных природных бандитов, да еще у каратистов.
Слетал я с Ляпотой плоховатенько. На троечку. Три полета по кругу, три взлета, три посадки. Главное, конечно, посадки. А они все были неважнецкие. Первый раз сел на левую сторону ВПП (был довольно сильный боковой ветер), второй раз — с перелетом, третий раз — на левую сторону, да еще и с перелетом. Троечные полеты, троечные посадки. Верный «заруб» и три заправки дополнительных. Так думал я, руля на стоянку.
Я равнодушно рулил на стоянку, обдумывая предстоящее объяснение со своим монстром, Ляпота в задней кабине молча курил, приоткрыв запотевший фонарь — всё было ясно без слов… Говорят, его выпускал когда-то сам Покрышкин. В это трудно было поверить, но это был реальный факт.
На стоянке нас ждал инструктор с бешеными, белыми глазами. Из его капроновой шлемофонной сумки торчал блок «Интера». Уже приготовил, отметил я, — притом самых дешевых…
Ляпота вылез, кряхтя и пуча глаза, из кабины, пробурчал что-то неразборчивое, похоже, матерное, и,
