кругом!» Вот так и надо было раз и навсегда послать тогда Анатолия за все перенесенные из-за попугаев страдания. Да любой на месте Петровича ответил бы Анатолию, притащившемуся, на ночь глядя, с огромным пятнистым удавом — с житейской мудростью Миши Поленюка. Понятно, почему Анатолий приперся с удавом не к Поленюку, а к Петровичу.
Удав оказался на редкость спокойным и задумчивым. Наверно переживал разлуку с родиной. Из общего знакомства с фауной планеты, Петрович твердо знал, что удавы не кричат голосом Циферблатова, не визжат без конца одну и ту же песню «Виновата ли я» и не стучат клювом в стенку соседям. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы Петрович, пересилив себя, согласился взять удава на неопределенное время.
Удава Торсуков назвал Кирюшей, и Петрович с ним вполне согласился, до такой степени умильной зверушкой он показался после попугаев и макак. Кирюша быстро привык к Петровичу. Он встречал его у дверей, ласково обвивая ноги, тычась плоской головой в сумку с мышами. А с виду никак не подумаешь, что такая тварь что-то может соображать! Втайне Петрович ни за что не хотел теперь с ним разлучаться.
Кирюша целыми днями спал на подстилке у батареи и как-то особенно деликатно кушал хомячков и морских свинок, которых Петрович приносил ему из зоомагазина. Покупать у детей на рынке эту живность Петрович побаивался. Базарные дети были до ужаса наглыми. Издалека узнавая Петровича, они не давали ему проходу, набрасываясь с фамильярными попугайскими криками: «Купи дядя хомячка!». Цены базарные племянники заворачивали чище армянских. При этом они точно кормили своих хомяков какой-то химической гадостью, поскольку хомяки у них плодились как тараканы.
Хотя Анатолий кричал через дверь, что после макак Петровичу будет с Кирюшей рай земной, но кто же такому поверит, не попробовав? А теперь проводник радостно мчался домой после каждого короткого рейса по Балтийской Косе, желая только одного — увидеть милого Кирюшу, который будет тереться о его ноги плоской пятнистой головкой. Ночью Кирюша сворачивался в ногах у Петровича под одеялом. Кто бы мог подумать, что пятнистая кожа холоднокровного удавчика такая мягкая на ощупь! И как приятно касаться ее голыми пятками под теплым ватным одеялом! Петрович знал, что Кирюше тоже было неплохо у него, ему даже иногда казалось, что если бы тот только мог, он бы непременно мурлыкал ему, Петровичу, под его ватным одеялом.
Как же теперь он будет спать без Кирюши, трясясь куда-то через всю страну в сраном прицепном вагоне? И какие теперь он будет видеть сны?..
Петрович никому не мог бы признаться, но он точно знал, что Кирюша умеет посылать ему в голову телепатические сигналы, из-за которых его сны в последнее время стали красочными и разнообразными.
Ах, эти дивные, сказочные сны! В них Кирюша объяснял Петровичу, что он категорически не согласен с бытующей европейской традицией — считать змею главным воплощением космического зла. И вовсе он не собирался играть основную роль в предстоящей гибели мира. Пусть это и звучало несколько цинично, но он считал, что если миру суждено погибнуть, то он вполне погибнет и без них с Петровичем.
Кирюша рассказывал Петровичу о жарких странах, где он жил раньше. Вот там отношение к нему когда-то было абсолютно верным. Кирилла там полагали началом всякой мудрости, зверем земли, даже самой жизнью земли и ее Хранителем… А некоторые с житейской простотой считали его олицетворением плодовитости женщин и мужской силы мужчин. Для особо продвинутых в мифологии желтопузиков он служил почитаемым божеством водных источников.
Но после того как приезжие миссионеры рассказали желтопузикам, будто бы именно Кирюша лишил их жилплощади в раю, они там, если честно, устроили Кириллу на редкость веселую житуху.
После миссионеров, подкупавших вновь обращенных пепси-колой, майками и дешевой косметикой, ни одна желтая образина уже и не вспоминала о нормальных партнерских отношениях, существовавших между ними раньше. По указке противных миссионеров они принялись бегать за ним с факелами, с барабанами, с пронзительным воем и дикими визгами…
Последней каплей Кирюшиной терпелки стала съемка фильма ужасов бледнолицыми людьми в коротких штанишках и белых касках. В фильме рассказывалось, как Кирюша будто бы столетиями наводил ужас на всех в округе и жрал младенцев желтопузиков по ночам. Сами желтопузики за пару баксов такое про него несли перед камерой с настоящими соплями и слезами, с демонстрацией каких-то порезов, царапин и ссадин, что он даже от расстройства сожрал парочку наиболее брехливых. Потому что ложь, прежде всего, в искусстве, Кирилл принципиально не одобрял и не принимал душою. Хотя и отдавал должное творческим способностям двуногих.
От всего пережитого Кирилл затосковал. Да и посмотреть окружающий мир Кирюше хотелось давно. Поэтому он сам, нарочно попался в силки одному знакомому шкуродеру, внушив этому подонку мысль продать себя матросне живым весом… Кирилл испытывал искреннюю благодарность Петровичу, взявшему его в дом в качестве культового животного или, по-простому, священного змея.
До утра они с Петровичем ползали по бесконечным лианам в темном влажном лесу, слушали крики противных макак и какаду, кушали фрукты всякие, орехи… И Кирюше ни разу даже в голову не пришло скушать Петровича.
Петрович привычно упаковывал вещи, собираясь в рейс. Кирюша с тревогой следил за его спешными сборами. Потом он совершенно по-человечески вздохнул, забрался Петровичу на плечи, слегка сдавив грудь, и доверчиво положил ему голову на ключицу. Так они и стояли в обнимку, погруженные в тяжкие раздумья…
Отходняк
…Так они и стояли в обнимку, погруженные в тяжкие раздумья, ожидая своей очереди у билетной кассы. Ямщиков старался сообразить, сколько же билетов, собственно, им брать? Два или все-таки три? Интересно, как их нынче найдет Седой? Свалится к ногам со взмыленной лошади? Или появится рядом в засаленной телогрейке с выбитыми передними зубами? Охо-хо…
Подошла их очередь, и все его сомнения развеял стоявший рядом расстроенный Флик: «На Седого тоже бери, он подойдет позже».
Видно и это вставили в его симпатичную головку-одуванчик. Бедный, бедный Флик! Не везло ему, чего уж там! Никогда не везло. А теперь… Жаль парня, хороший был когда-то драгун. Хотя и придурок, конечно. Кобылка у него еще была с каким-то смешным именем… И вроде бы всю дорогу две какие-то бабы возле него крутились. Может, он от них и набрался такого дикого бабства? Нет, взять и обабиться до такой степени! Такое дело надо запивать, причем, не литрами, а цистернами.
— Слушай, Грег! А где твои вещи? — женским голосом прервал Флик тяжкие раздумья Ямщикова. Отметив про себя, что Флик уже совершенно по-бабьи интересуется его вещичками, Ямщиков понял, что до встречи с Седым всухую ему не продержаться.
— Тебе чо-то конкретно надо? Солонину, как в прежние времена, жрать не будем! Нам все теперь на блюдце принесут! — с удовлетворением похлопал себя по карману Ямщиков. — Вот, где у меня все вещи! Накануне мне вдруг премию подкинули, содержание за три года, за выслугу все до копейки отдали, наградные, за звания… Все вдруг разом! Я даже удивился… Потом решил зачем-то на вокзал прокатиться. Думаю, дай загляну. Прямо мистика какая-то, Флик! И как раз сегодня собран для нас с тобой прицепной вагончик. Пойдем, по пиву выпьем, а? У нас еще с тобою почти три часа до отправления. Целую цистерну можно осушить.
— Может, не надо? — нерешительно протянула женщина.
— Надо, Федя, надо! Мне надо это дело как-то душою принять, выпить за встречу. Ты же должен понимать все-таки! Не всегда ведь бабой был. Когда-то ты был вполне нормальным мужиком, хоть и подставил нас по полной программе… Как ты мог все проспать, Флик? Ведь из-за тебя всем во сне руки скрутили… И вода такая холодная была… Ну, тебя-то они, наверно, для себя оставили? — сквозь смешок спросил Ямщиков, пихая попутчицу в сторону ближайшего экспресс-кафе.
— Ты чо, Грег? Шуточки, блин! Да меня раньше всех вас за борт проводили! Сам-то как визжал! Думаешь, не помню? — возмущенно ответила Марина Викторовна.
