общие характеристики номадического искусства, где динамичное соединение между опорой и орнаментом замещает диалектику материи — формы. Значит, с точки зрения номадической науки, репрезентирующей себя как искусство и техника, существует полное разделение труда, но оно не заимствует дуальность формы — материи (даже в случае дву-однозначных соответствий). Скорее, она следует соединениям между сингулярностями материи и очертаниями выражения, располагаясь на уровне этих соединений — естественных или вынужденных.[483] Тут иная организация труда и социального поля через труд.
Следовало бы противопоставить две научные модели, как это сделал Платон в «Тимее».[484] Одну можно было бы назвать Компарс, а другую Диспарс. Компарс — законная, или правовая, модель, заимствованная королевской наукой. Поиск законов состоит в высвобождении констант, даже если эти константы являются лишь отношениями между переменными (уравнения). Неизменная форма переменных, переменная материя инвариантного — вот что обосновывает гилеморфическую схему. Но диспарс — как стихия номадической науки — отсылает скорее к материалу — силе, чем к материи — форме. Речь уже идет не о том, чтобы извлекать константы из переменных, а о помещении самих переменных в состояние непрерывной вариации. Если еще и есть уравнения, то они суть адекватности, неравенства, дифференциальные уравнения, несводимые к алгебраической форме и неотделимые от чувственной интуиции варьирования. Вместо того чтобы конституировать общую форму, они схватывают или задают сингулярности материи. Они проводят индивидуальности через события или этовости [heccéités], а не через «предмет» как композит материи и формы; неясные сущности — не что иное, как этовости. В любом случае, существует оппозиция между logos'ом и nomos'ом, законом и nomos'ом, позволяющая сказать, что у закона все еще «слишком моральный привкус». И все-таки дело не в том, что законная модель игнорирует силы, игру сил. Мы ясно видим это в однородном пространстве, соответствующем компарсу Однородное пространство вовсе не является гладким пространством, напротив, оно — форма рифленого пространства. Пространство опор. Оно становится рифленым благодаря падению тел, вертикалям гравитации, распределениям материи в параллельных слоях, благодаря ламелларным или ламинарным потокам. Такие параллельные вертикали формируют независимое измерение, способное распространяться повсюду, способное формализовать все другие измерения, способное рифлить все пространство во всех его направлениях так, чтобы сделать его однородным. Дистанция по вертикали между двумя точками дает способ сравнения для дистанций по горизонтали между двумя другими точками. В этом смысле всемирное тяготение становится законом для любого закона, в котором оно устанавливает правило для дву- однозначного соответствия между двумя телами; и каждый раз, когда наука открывает новое поле, она будет стараться формализовать его по типу поля тяготения. Даже химия становится королевской наукой лишь благодаря теоретической разработке понятия веса. Эвклидово пространство основано на знаменитом постулате о параллельных, но рассматриваемые параллельные прежде всего являются гравитационными параллельными и соответствуют силам, вызываемым благодаря гравитации, воздействующей на все элементы тела, которые, как предполагается, заполняют данное пространство. Как раз точка приложения результирующей всех этих параллельных сил остается неизменной, когда их общее направление меняется или вынуждает тело вращаться (гравитационный центр). Короче, кажется, что в основе ламинарного, рифленого, однородного и центрированного пространства лежит сила тяготения; именно она обуславливает метрические, древовидные множественности, чьи размеры не зависят от положения и выражаются с помощью единиц или точек (движения от одной точки до другой). Тут нет никакой метафизической озабоченности, а есть подлинно научный интерес, столь часто вынуждающий ученых XIX века спрашивать: не сводимы ли все силы к гравитации или, скорее, к форме тяготения, придающей гравитации универсальную ценность (постоянное отношение для всех переменных) и дву- однозначный радиус действия (два тела каждый раз, и не больше…). Это и есть форма внутреннего любой науки.
Совсем другое — nomos или диспарс. Дело не в том, что другие силы опровергают гравитацию или противоречат тяготению. Даже если и верно, что такие другие силы не выступают против гравитации и тяготения, первые, тем не менее, не вытекают из последних и не зависят от них, но всегда свидетельствуют в пользу дополнительных событий или «вариабельных аффектов». Каждый раз, когда науке открывается поле — в условиях, делающих его куда более важным понятием, чем понятие формы или объекта, — оно проявляется, прежде всего, как несводимое к полю тяготения и к модели гравитационных сил, хотя и не противоречит им. Оно утверждает нечто «большее», или дополнительный избыток, и само обустраивается в этом избытке, в этом отклонении. Когда химия совершает решающий шаг вперед, то каждый раз благодаря добавлению к силе тяжести связей иного типа, например, электрических, трансформирующих характер химических уравнений.[485] Но заметим, что самые простые размышления о скорости немедленно вводят различие между вертикальным падением и криволинейным движением, или, более обобщенно, между прямой линией и кривой — в дифференциальных видах клинамена, или наимельчайшего отклонения, минимума излишка. Гладкое пространство — это пространство мелких отклонений: следовательно, оно однородно только между бесконечно близкими точками, а присоединение смежного осуществляется независимо от любого заданного пути. Это, скорее, пространство контакта, пространство мелких тактильных или мануальных действий контакта, нежели визуальное пространство вроде рифленого пространства Эвклида. Гладкое пространство — это поле без труб и каналов. Поле — неоднородное гладкое пространство — сочетается с крайне особым типом множественностей: неметрические а-центрированные, ризоматические множественности, оккупирующие пространство, не «исчисляя» его, и мы можем «исследовать их, лишь шагая по ним». Они не соответствуют тому визуальному условию, согласно которому, их можно наблюдать из внешней по отношению к ним точки пространства — примером этому служит система звуков, или даже цветов, в противоположность эвклидову пространству.
Когда мы противопоставляем скорость и медленность, быстроту и заторможенность, Celeritas и Gravitas, то здесь не следует усматривать количественную оппозицию или же мифологическую структуру (хотя Дюмезиль показал всю мифологическую значимость такой оппозиции именно в связи с аппаратом Государства и в связи с естественной «гравитацией» такого аппарата). Эта оппозиция является как качественной, так и научной, если только скорость — не абстрактная характеристика движения, а воплощается в чем-то подвижном, которое — пусть даже слегка — отклоняется от собственной линии падения или гравитации. Медленное и быстрое — не количественные степени движения, а два типа качественно определенных движений, какова бы ни была скорость первого или медленность второго. Строго говоря, нельзя сказать, что падающее тело обладает скоростью, как бы быстро оно ни падало; скорее, оно обладает бесконечно убывающей медленностью согласно закону падающих тел. Падающим было бы ламинарное движение, делающее пространство рифленым и идущее от одной точки к другой; но быстрота, скорость говорят только о движении, которое минимально отклоняется, а потом обретает вихревое движение, занимающее гладкое пространство, расчерчивающее само гладкое пространство. В таком пространстве материя-поток больше не может рассекаться на параллельные слои, а движение не позволяет окаймлять себя в дву-однозначных отношениях между точками. В этом смысле качественная оппозиция между заторможенностью и скоростью, тяжелым и легким, медленным и быстрым играет не роль численно задаваемой научной детерминации, а роль соразмерного науке условия, которое регулирует как разделение, так и смешивание обеих моделей, их возможное взаимопроникновение, господство той или другой, их альтернативу. И наилучшая формулировка, Данная Мишелем Серром, излагается в терминах альтернативы, как бы перемешаны и скомпонованы те ни были: «Физика сводится к двум наукам, к общей теории путей и дорог, а также к глобальной теории потока».[486]
Следовало бы противопоставить два типа наук, или научных действий: один состоит в том, чтобы «воспроизводить», другой — в том, чтобы «следовать». Первый подразумевает воспроизводство, итерацию и реитерацию; другой же — совокупность странствующих, блуждающих наук. Мы охотно сводим странствие к условиям техники или к научной применимости и верификации. Но оно не таково: следовать — не то же самое, что воспроизводить, мы никогда не следуем за чем-либо ради воспроизводства. Идеал репродукции, дедукции или индукции — во все времена и в любом месте — составляет часть
