предполагают друг друга. Нужны и мелодическая линия городов, и гармоническое рассечение государств — дабы произвести рифление пространства. Единственный вопрос, который ставится, — это вопрос о возможности инверсного отношения внутри такой взаимности. Ибо, если имперское архаичное Государство с необходимостью включает в себя крупные города, то эти города остаются более или менее подчиненными Государству — в зависимости от того, насколько Дворец сохраняет монополию на внешнюю торговлю. Напротив, город стремится к эмансипации, когда само Государственное сверхкодирование провоцирует декодированные потоки. Декодирование присоединяется к детерриторизации и усиливает ее — тогда необходимое перекодирование достигается благодаря либо определенной автономии городов, либо непосредственно через торговые и корпоративные города, освобожденные от формы-Государства. Именно в этом смысле возникают города, которые больше не имеют связи со своей собственной землей, поскольку обеспечивают торговлю между империями или, лучше сказать, сами конституируют свободную торговую сеть с другими городами. Таким образом, есть авантюра, свойственная городам, находящимся в самых напряженных зонах декодирования — например, в античном Эгейском мире, в западном мире Средневековья и Ренессанса. И не могли бы мы сказать, что капитализм — это плод городов, и возникает он, когда городское перекодирование стремится к тому, чтобы заменить Государственное сверхкодирование? Но это все-таки было бы неверно. Как раз-таки не города создают капитализм. Дело в том, что торговые и банковские города, будучи непроизводительными и равнодушными к удаленным от центра территориям, производят перекодирование, только тормозя общее сопряжение декодированных потоков. Если верно, что города предвосхищают капитализм, то, в свою очередь, предвосхищают они его, только одновременно предотвращая. Они по эту сторону такого нового порога. Итак, нужно распространить гипотезу механизмов сразу и на то, что предвосхищает, и на то, что подавляет, — эти механизмы играют роль не только в первобытных обществах, но также и в конфликте городов «против» Государства и «против» капитализма. Наконец, именно благодаря форме-Государству, а не форме-городу торжествует капитализм — это произошло; когда западные государства стали моделями реализации для аксиоматики декодированных потоков и, таким образом, заново покорили города. Как говорит Бродель, «каждый раз существуют два бегуна, Государство и Город» — две формы и две скорости детерриторизации, — «и обыкновенно Государство выигрывало <…>, оно дисциплинировало, насильственно или нет, города благодаря инстинктивной непреклонности, куда бы мы ни бросили наш взгляд во всей Европе <…>, оно присоединилось к галопу городов».[593] Однако услуга за услугу; действительно, если именно современное Государство сообщает капитализму свои модели реализации, тогда то, что таким образом осуществляется, является независимой, всемирной аксиоматикой, которая похожа на один-единственный Город — мегаполис или «Мегамашину», — чьими частями или кварталами являются государства.
Мы определяем общественные формации с помощью машинных процессов, а не с помощью способов производства (которые, напротив, зависят от процессов). Значит, первобытные общества определяются механизмами заговора-предвосхищения; общества в Государстве определяются аппаратами захвата; городские общества — инструментами поляризации; номадические общества — машинами войны; наконец, международные, или, скорее, вселенские, организации определяются всеохватностью неоднородных общественных формаций. Итак, именно потому, что эти процессы суть переменные величины сосуществования, являющиеся объектом социальной топологии, рядом с ними пребывают разнообразные соответствующие формации. И они сосуществуют двумя способами — внешним и внутренним. С одной стороны, действительно, первобытные общества не предотвращают образования империи, или Государства, при этом не предвосхищая ее, но они не могут предвосхищать ее так, чтобы она уже являлась частью их горизонта. Государства не производят захвата, если только то, что захватывается, не сосуществует, не сопротивляется в первобытных обществах или не ускользает в новых формах — таких, как города, машины войны… Числовая композиция машин войны накладывается на примитивную родовую организацию и, одновременно, противостоит геометрической организации Государства, физической организации города. Именно такое внешнее сосуществование — такое взаимодействие — выражается само по себе в международных совокупностях. Ибо капитализм, чтобы сформироваться, вовсе не дожидается этого — начиная с неолита, даже с палеолита, мы находим следы вселенских организаций, кои свидетельствуют о торговле на дальние расстояния и, одновременно, пересекают самые разные общественные формации (мы увидели это в случае металлургии). Проблема диффузии, диффузионизма, плохо поставлена, пока предполагает некий центр, из которого начиналась бы диффузия. Диффузия имеет место, только коммуницируя с потенциалами крайне различных порядков — любая диффузия происходит в промежуточной среде, благодаря промежуточной среде, как все, что «прорастает» по типу ризомы. Вселенская международная организация не возникает из имперского центра, который навязывал бы себя внешней среде, дабы сделать ее однородной; она не сводится более к отношениям между формациями одного и того же порядка — например, между государствами (Лига Наций, ООН…). Напротив, она конституирует промежуточную среду между разными сосуществующими порядками. А значит, она не является исключительно экономической или коммерческой, она также — религиозная, художественная и т. д. Именно в этом смысле мы будем называть международной организацией все, у чего есть способность переходить, одновременно, через различные общественные формации — государства, города, пустыни, машины войны, первобытные общества. Крупные исторические коммерческие формации не просто обладают городами-полисами, но также примитивными, имперскими и кочевыми сегментами, через которые они проходят, рискуя вновь появиться в другой форме. Самир Амин совершенно прав, говоря, что не бывает экономической теории международных отношений, даже когда такие отношения — экономические, и как раз потому, что они располагаются поверх неоднородных формаций.[594] Вселенская организация не покидает Государства, даже имперского; имперское Государство становится только лишь ее частью, и оно становится такой частью своим особым способом, в соответствии со своим собственным порядком, состоящем в том, чтобы захватывать все, что может. Вселенская организация действует не благодаря постепенной гомогенизации, но благодаря тотализации, благодаря принятию консистенции или консолидации различия как такового. Например, монотеистическая религия отличается от территориального культа своей претензией на универсальность. Но такая претензия не является гомогенизирующей, она имеет место лишь благодаря повсеместному распространению — таковым было христианство, кое становится империей и городом, вызывая при этом к жизни также свои банды, пустыни, машины войны.[595] Сходным образом, не бывает художественного движения, каковое не обладало бы собственными городами и империями, а также своими кочевниками, бандами и первобытными народами.
Мы можем возразить, что — по крайней мере, в случае капитализма — международные экономические отношения (а в пределе — все международные отношения) стремятся к гомогенизации общественных формаций. Мы сошлемся не только на холодное конкретное разрушение первобытных обществ, а также и на падение последних деспотичных формаций — например, на оттоманскую империю, противопоставившую капиталистическим требованиям мощное сопротивление и инертность. Однако такое возражение справедливо лишь отчасти. В той мере, в какой капитализм конституирует аксиоматику (продукцию для рынка), все государства и все общественные формации стремятся стать изоморфными в качестве моделей реализации — есть только один-единственный центрированный мировой рынок, капиталистический рынок, где торгуют даже так называемые социалистические страны. Итак, всемирная организация перестает проходить «между» однородными формами, ибо она обеспечивает изоморфию формаций. Но было бы ошибкой смешивать изоморфизм с однородностью. С одной стороны, изоморфия допускает — и даже вызывает — существование обширной неоднородности государств (демократические, тоталитарные и, в особенности, «социалистические» Государства — это не фасады). С другой стороны, международная капиталистическая аксиоматика действительно удостоверяет изоморфию различных формаций только там, где развивается и расширяется внутренний рынок, то есть — «в центре». Но она поддерживает некую периферийную полиморфию, а фактически требует ее, если только такая аксиоматика не насыщена, если только она активно отодвигает собственные пределы — отсюда существование на периферии разнородных общественных формаций, кои конечно же не конституируют пережитки или переходные формы, ибо реализуют сверхсовременное капиталистическое производство (нефть, шахты, плантации, промышленное оборудование, черная металлургия, химия…), но которые тем не менее являются докапиталистическими или
