Такое противостояние между Востоком и Западом, начавшееся в Средневековье (и связанное с вопросом: почему капитализм развился на Западе, а не где-то еще?), вдохновило современных историков на замечательные анализы. См. особенно: Braudel, Fernand. Civilisation matérielle et capitalisme, Armand Colin, pp. 108–121; Chaunu, Pierre. L'expansion européenne du XIHe au XVe siËcle, P. U. F, pp. 334–339 («Почему Европа? Почему не Китай?»); Lombard, Maurice. Espaces et réseaux du haut Moyen Age, Mouton, ch. vii (и p. 219: «То, что мы называем вырубкой леса на Востоке, на Западе называется распашкой целины; первая глубинная причина перемещения господствующих центров с Востока на Запад — это, следовательно, географическая причина: лес-прогалина, как оказалось, имеет больший потенциал, чем пустыня- оазис»).
Замечания Маркса о деспотических формациях в Азии подтверждаются африканскими исследованиями Глюкмана (Custom and Conflict in Africa, Oxford) — одновременно, формальная неизменность и постоянный мятеж. Идея «трансформации» Государства кажется весьма западной. Тем не менее другая идея — «разрушение» Государства — куда более отсылает к Востоку и к условиям номадической машины войны. Мы напрасно стараемся представить обе идеи как последовательные фазы революции, они слишком уж отличаются друг от друга и плохо примиряются, они резюмируют противостояние между социалистами и анархистами в XIX веке. Западный пролетариат сам рассматривается с двух точек зрения — как тот, кто должен завоевать власть и трансформировать аппарат Государства (это точка зрения рабочей силы), но и как тот, кто хочет или хотел бы разрушить Государство (это с точки зрения номадической силы). Даже Маркс определяет пролетария не только как отчужденного (труд), но и как детерриторизованного. Пролетарий, в этом последнем аспекте, появляется в западном мире как наследник кочевника. Не только многие анархисты обращаются к пришедшим с Востока номадическим темам, но и, главным образом, буржуазия XIX века охотно отождествляет пролетариев с кочевниками и уподобляет Париж городу, преследуемому кочевниками (ср.: Chevalier, Louis. Classes laborieuses et classes dangereuses, L. G. F., pp. 602– 604).
См.: Musset, Lucien. Les invasions, le second assaut, P. U. F.: например, анализ трех «фаз» датчан, pp. 135–137.
Virilio, Paul. Vitesse et politique. Ed. Galilée, pp. 21–22 ex passim. Не только «город» немыслим независимо от внешних потоков, с коими он контактирует и циркулирование которых он регулирует, но также и особые архитектурные ансамбли (например, крепость) суть подлинные преобразователи — благодаря своим внутренним пространствам, — допускающие анализ, пролонгацию или восстановление движения. Отсюда Вирилио делает вывод, что данная проблема — не столько проблема заточения, сколько проблема службы путей сообщения или контролируемого движения. В этом смысле Фуко уже дал анализ военного и флотского госпиталя как оператора и фильтра (см.: Надзирать и наказывать, с. 209–211).
Партизанская война в Испании. — Прим. пер.
О китайской и арабской навигации, о причинах ее провала и о важности этого вопроса в западно- восточных «досье» см.: Braudel, pp. 305–314; Chaunu, pp. 288–308.
Вирилио дает очень хорошее определение fleet in being и его исторических последствий: «fleet in being — это постоянное присутствие в море невидимого флота, способного поразить противника где угодно и когда угодно <…> такая новая идея насилия рождается уже не из прямого столкновения, а из неодинаковых свойств тел, из оценки количеств движений, какие им дозволены в выбранном элементе, из постоянной верификации их динамичной эффективности. <…> Речь более не идет о пересечении континента или океана от одного города до другого, от одного берега до другого, fleet in being изобретает понятие перемещения без направления в пространстве и во времени. <…> Стратегическая подводная лодка не нуждается в том, чтобы двигаться куда-то по назначению, она, контролируя море, довольствуется тем, что остается невидимой <…>, [довольствуется] осуществлением абсолютного, непрерывного, циклического вояжа, ибо не предполагает ни отправления, ни прибытия. <…> Если, как утверждал Ленин, стратегия — это выбор точек приложения сил, то мы должны допустить, что эти точки, сегодня, уже не являются геостратегическими опорными точками, ибо, начиная с какого-то пункта, отныне мы можем достичь любого другого, где бы он ни был. <…> Географическая локализация, по-видимому, окончательно утратила свою стратегическую ценность, и, наоборот, та же самая ценность приписывается делокализации вектора, вектору в постоянном движении». (Vitesse et politique, pp. 46–49, 132–133). Тексты Вирилио являются чрезвычайно важными и оригинальными во всех этих отношениях. Единственный пункт, представляющий для нас некую трудность, — это то, как Вирилио ассимилирует три группы скоростей, которые кажутся нам крайне различными: 1) скорость номадической или, лучше, революционной тенденции (бунт, герилья); 2) скорость, которая регулируется, конвертируется, приспосабливается Аппаратом Государства («служба путей сообщения»); 3) скорость, восстанавливаемая мировой организацией тотальной войны или планетарным перевооружением (fleet in being в ядерной стратегии). Вирилио стремится к тому, чтобы уравнять эти группы вследствие их взаимодействий, и разоблачает в целом «фашистский» характер скорости. Однако именно его собственные анализы делают возможными такие различия.
