Вся эта дружная кагала с подходящими случаю торжеством и помпой поселились в их домишках. Без зазрения совести убив чужих детей и уложив в их ещё не остывшие постельки собственных.
При этом некая активная группа на короткое время заняла и мой, стоящий прямо сверху убежища, дом. Благородство и человеколюбие кончилось в одночасье одним прекрасным утром по совету бурчащего не на шутку желудка. Не ведающий жалости и пощады солитёр звал хозяев на «подвиги».
Многих же местных сгубило наивное «человеколюбие».
Даже имеющие стволы, не все пустили их по прямому, — желательному и настойчиво рекомендуемому в таких случаях, — назначению. Что было абсолютно равносильно самоубийству. Уж лучше бы они предварительно сами пустили себе и домочадцам пулю в лоб. Одержимые столь неуместным в такое время сочувствием, они и не представляли себе, что нужно не призывно открывать ворота, а именно стрелять в ближнего.
Стрелять точно, часто и густо, не дрогнув рукой. Стрелять до тех пор, пока перед забором не будет свободного места, куда мог бы упасть очередной труп. Чтобы они так и стояли, — мёртвыми, ровными рядами. Взявшись для эстетики и красоты линий за руки. Закончив патроны, рвать их зубами, но не допускать близко ни одного, — ни к своим детям, ни к своим родным озверелую толпу. А не кормить их и, уж тем более, не приводить их самому в свой дом.
Ибо, как только на пороге объявляются незваные гости, дом обречён…
Они не могли себе и помыслить, неразумные, что уже к вечеру они сами, их дети и родные, окажутся, в лучшем случае, на той же улице. И в тех же условиях, из которых они приняли «несчастных». «Если ты пьёшь с ворами — опасайся за свой кошелёк»…
Можно принять к себе двух, ну трёх обездоленных. И то, — лишь при условии, что ты сам не доешь завтра последнее. И что за воротами их ещё не толпится несколько сотен, тысяч. Иначе остальные через полчаса преисполнятся злой решимости, толкнут ногой калитку, войдут и вселятся уже сами. И хорошо ещё, если вслед вам выкинут хоть тощую котомку.
Так уж устроено подавляющее большинство «гомо хапиенс». Пусти лису на порог — с печи её уже не сгонишь. В этом люди сродни медведям, разоряющим чужие пасеки. Если поддаться на вопли «зелёных», и не насовать сходу этому разбойнику полну пазуху свинца, то вскоре и пасечник определённо рискует стать свежим медвежьим помётом.
…Не стоит думать, что я асоциальный, не знающий жалости и не ведающий сочувствия, тип. Я просто чётко за свою горькую жизнь усвоил, что даже жалость и сочувствие следует весьма порционно проявлять лишь к адекватным, лучшим и достойным. То есть, — к единицам. Остальные же забудут о вашем «благородстве» через пару часов, а спустя сутки они уже положат сушить свои потные ноги вам на вашу же столь опрометчиво добрую шею. «Не верь, не бойся, не проси».
Прожив в дни благоденствия Стрекозами, — сытно и энергично, не обременяя себя думами о том, что рядом кто-то обездолен, — в случае беды такая личность уже сама ищет сочувствия в лице того дурного Муравья, что её «до вешних только дней». По-настоящему, человеческая раса имеет «встроенный и нескончаемый ресурс» жестокости и безнравственности.
Если кто-то считает, что ему есть мне что возразить по этому поводу, пусть вспомнит революцию, голод в Поволжье, на Украине, в Ленинграде. Уж не собственных ли детей ели граждане?! Не соседских ли малолеток поджидали с вожделением в тесноте тёмных переулков, алчно облизывая острие топора и громыхая приготовленной кастрюлькой?
Ни одна, даже самая жестокая и репрессивная система, не в состоянии обеспечить порядок и сохранение человечности в условиях военного истребления или физической гибели расы.
А уж говорить о полном безвластии и подавно не приходится. Когда знаешь, что войска уже не войдут, а милиции не дозваться даже и в мирное время, ты сам себе уже солдат и защитник.
Да и то сказать, — разве усмиряющей голодные бунты армии когда-либо удавалось подавить заодно буйство свихнувшегося без хлеба и мяса разума?!
Сидя под землёй на глубине почти четырёх метров практически в полной темноте, чтобы не сжигать невеликие запасы кислорода, и держа мощные стальные двери на всякий случай под массированным прицелом, мы страдали от духоты, тесноты и недостатка света. Но терпеливо ждали. И представляли себе, как взбесились бы массы, узнай они, что прямо у них под ногами находится набитая под завязку «кладовая харчевого счастья»…
В этом случае, нам пришлось бы устроить второе Ледовое побоище. И смею заверить, я сделал бы это тогда на совесть, с готовностью и на славу…
Без оглядки на столь ныне и ранее модные «гуманные» книжки и неугомонные крики о человеколюбии. Их пишут и издают, как правило, именно те, кому палец-то в рот и не клади.
…- Господа и дамы, наш долг — забота об обездоленных. Наш Фонд создан в основном на пожертвования простых, рядовых граждан, которые смогли поделиться плодами своего труда в виде денежных переводов и наличных взносов. Ими были собраны несколько миллиардов долларов пожертвований, из которых львиная доля…
— Скажите, уважаемый господин Председатель, а кого из богатых людей мира можно было бы уже отметить в качестве наиболее активных членов Фонда?
— Видите ли…, я очень надеюсь на то, что не сумевшие, — в силу своей, очевидно, занятости, — принять участие в нашей миссии известные личности, чьи состояния могли бы очень нам помочь, найдут таки возможность… — ропот зала и недоумённые переглядывания…
…Да простит меня Всевышний, — не будучи в состоянии накормить двумя хлебами, вам следует научиться угощать «гостей» кулаками, камнями, палкой и пулями, если не хотите сами стать потехой или обедом толпы.
По удачному стечению обстоятельств, но более всего — по моему собственному тщательному предварительному расчёту, вся система моего убежища была выстроена довольно хитро. Так что, лишь зная, ЧТО и ГДЕ следует искать, можно было рассчитывать хотя бы догадаться, что за хитрой системой фальшивых стен и перегородок, прямо под домом, находится не банальный, пусть и аккуратненький, подвал. А нечто куда более ценное в их теперешнем положении.
Оставленный в «предбаннике» «фальшивого» подвала для отвода глаз минимальный запас обычных продовольственных ресурсов любой семьи, — вроде пяти килограммов картофеля, пары морковин и десятка старых банок с домашними компотами, — сработал, как надо. Принятый с восторженным рёвом за несказанную добычу, он был вынесен и распотрошён в перья за секунды. Всё нужное и полезное было заблаговременно перенесено нами под землю. Как из дома, так и со двора.
Всё самое ценное, что могло пригодиться, — накормить, согреть, укрыть, защитить. Ещё раз в наш подвал как-то заглянули уже другие претенденты на поживу.
Не найдя более ничего съестного, в сердцах сломали на дрова маленький стеллаж, захлопнули двери и двинулись дальше.
После чего подвал и вовсе оставили в покое. Что можно искать в пыльном и пустом помещении, которое до вас уже обнесли? Если б эти товарищи были несколько поумнее, они могли бы спуститься к центру Города и поискать в полосе прибоя некоторые продукты, притаскиваемые к берегу из порта услужливыми волнами. Одних только апельсинов, я думаю, там могло бы быть под сотню тонн. А так же десятки тонн всяческих других продуктов и даже вещей.
Склады и таможенные терминалы порта были всегда забиты доверху всевозможными товарами. Отчего-то мне кажется, что наиболее предприимчивые жители-одиночки с другой стороны бухты втихую так и поступали, плавая среди трупов и обломков, без брезгливого кривлянья носом выбирая в воде, — в сетки и мешки, — всё, что могло помочь им прожить хоть некоторое время. Но это можно было делать только по «свежаку».
Проплавав в перенасыщенной телами воде, всё это богатство, не успевшее быть погруженным на пароходы, довольно быстро пропитывалось солью, сероводородом и мерзостной гнилью. Да попросту разбухало, раскисало и тонуло. И готов поспорить на блок такого дефицита, как хорошее курево, что даже абсолютное большинство местных жителей понадеялось на те же привычные большинству горожан «восстановительные работы».
Само по себе всегда меня удивляло то обстоятельство, насколько железно жива вера человека в то, что беда, пришедшая к нему в дом, ну никоим образом не может затронуть «главную мощь» района, края,
