первоначальный испуг противника, а затем — на его собственное гибельное любопытство! И они ведь купились, паршивцы!!! Когда им уже показалось, что заряд «просрал», сдулся… и они, торжествующе ухмыляясь, высунули грязные носы… — вот тут оно им прямо в морды всё и разрядилось!
Лондон теперь орал ликующе, ему в унисон испуганно кто-то вторил с куда более ощутимыми интонациями причинённой муки… Ну, что ж… Это и кожный ожог, и ожог роговицы бедных глазок…
За моей спиною полыхает зарево небольшого рукотворного пожара, отбрасывающего ломанные, изогнутые тени на стены…
Теперь напрашивалось, ну просто должно было последовать продолжение, и оно пришло…
Визги и истошные вопли неизвестных уродов, поражённых разлётом брызг горящего порошка из серы и пластика, обрывают два хлёстких, оглушительны хлопка и яростный вой раздирающей в щепки эти жалкие «баррикады» крупной шрапнели. Что-то шумно будоражит воздух возле моего лица, обо что-то шлёпается, мою физиономию обдают мелкие-мелкие, тошнотворно пахнущие сладким, брызги… Вслед за чем в помещении вновь воцаряется окончательно провонявшая вывороченными внутренностями и гарью тишина. Лишь слышно, как потрескивают и, шурша, осыпаются с развороченной груды бывших «ящиков» мелкие щепки и всякая прочая мёртвая труха…
Щедрый на проделки Хохол «врубил» сразу две трубки, начинённые до отказа смертоносным металлом и «чёрным» порохом. Он попросту снёс, к чертям собачьим, всё угловое нагромождение, за которым и укрывался пулемётчик со товарищи, но как ему самому при этом не оторвало башку, ума не приложу…
То ли от прихода новой боли, то ли по положенному сроку, прошедшему с момента наступления первой, но я начинаю слабо различать контуры предметов. И едва прозрев, цепенею…
…Невероятным образом зацепившись содранным с плеча и части груди широченным лоскутом бледно-жёлтой кожи с кусками бело-розовых крупинок мышц за острые завитки оборванного взрывом кабеля, прямо передо мною раскачивается кверху ртом и ещё капает кровью на пол лысая, ушастая голова…
Подёрнутые одутловатостью смерти веки, блеклые зрачки, пробитые насквозь и вырванные с другой стороны щёки и жирная, блестящая копоть на обожжённом до перламутровой кости темени…
А ещё мне сразу не понравился цвет его кожи… Кожа существа, практически отвыкшего от дневного света. И эти глаза… В них не было тех цветов, тех красок, присущих радужной оболочке и зрачку здорового, цветущего человека. А ведь ему не более сорока… От существа несло болезненностью и нездоровьем. И от него воняло…формалином, что ли?! Словно от заспиртованного в пробирке экземпляра генетических отклонений… Наверное, я преувеличил со страху, и все эти факторы — плод моего разыгравшегося воображения. Но даже первый взгляд, брошенный на НЕГО, заставил моё тело содрогнуться от омерзения…
Вот уж действительно, — ур-род…
…Когда почти рассеялась поднятая выстрелами «туманность», меня привели в чувство силами спустившихся таки Вурдалака и Шура, в чьих ранцах оказались насильно навязанные женою бесчисленные препараты. По крайней мере, накачанный до бровей обезболивающими и противошоковыми, я смог даже подняться и, опираясь на притащенную кем-то доску, проковылять вместе со всеми в тот самый дальний конец помещения…
Там, в углу, после ведущего вниз ряда невысоких истёртых ступеней, в неровном свете подсаженных фонарей, бурела облупившейся краской громада мощной металлической двери…
Едва взглянув на неё, я дал команду отходить… Немедленно…
Если нас встретили в предбаннике таким отпором, то неизвестно, что будет ждать нас за этими огромными клинкетами. А в том, что за герметично закрытыми дверьми притаились в ожидании нашего вторжения живые существа, я ни на миг не усомнился…
Петли, штурвал-засов…, и даже уплотнительная резина вокруг обвода двери, — все они были тщательнейшим образом густо смазаны абсолютно свежим, не изъеденным солёною водою тавотом…
Перед нами оживала и вставала в полный рост самая большая тайна, почти легенда бухты и города, — элитное убежище, построенное для высшего командного состава флота и армии в шестидесятых. О нём ходила масса разночтимых сплетен и слухов, — от самых наивных до самых правдоподобных, но никто из простых людей, как выяснялось, так и не увидел его при жизни в глаза…
…Раздухарившегося было на проникновение Шура я осадил резким окриком и тут же, на месте, доходчиво втолковал всем, что если даже нам удастся удачно заложить заряды и взорвать толстенный металл, внутри мы точно ляжем все…
Даже если мы явимся сюда всем своим наличным и заёмным составом, притянув всех, даже «горцев», то в тесноте коридоров, которые явно охраняются не дураками и тяжёлым оружием, у нас не будет ни малейшего шанса.
Подобные убежища строились с таким расчётом, что простой лобовою атакой их не взять. Чрезвычайная узость тамбуров, переходов и коридоров, многочисленные «схроны» и ниши, в которых надёжно укрываются бойцы; запутанная система поворотов, спусков и подъёмов; нескончаемые отсеки, перекрывающиеся обильными дверями… И полное, абсолютно полное отсутствие естественных укрытий для наступающего противника. Голый, до идеальности пустой и простреливаемый бронебойными и крупнокалиберными пулями длинный коридор…
Всё это как не позволяло затащить туда более-менее тяжёлое штурмовое вооружение, так и действовать развёрнутым строем. А завалить проходы собственными телами… Нет, как-то не улыбается…
Именно поэтому сунуться туда было равносильно тому, чтобы лечь спать, положив голову в пасть крокодилу.
Раз уж неизвестные господа, обитающие за этими могучими стенами, пережили ТАКУЮ катастрофу и удосужились даже выставить постоянный блокпост, которым столь легко пожертвовали, то легко себе представить, какими возможностями в СВОЁМ доме они располагают…
И соваться к ним, — к тем, кто до сих пор сам не изъявил желания высунуться, — было б верхом безумия.
Возможно, они и покидали убежище временами, иначе как объяснить наличие форпоста и столь видимого порядка на «прилегающей территории»? Однако нежелание якшаться с нами, и уж тем более отсутствие особого стремления дать нам, хамам, по шее, сильно настораживало…
Сам факт того, что за пятидесятисемимиллиметровой сталью и претолстенным, гидронепроницаемым бетоном, построенном для куда более страшных разрушений, чем банальный и не вечный потоп, спокойно и незыблемо находятся НЕКТО, словно засевший в берлоге дракон, нас пугал. Чего уж тут скрывать?!
Так что мои, вняв разуму, отходили от двери, не спуская с неё перепуганных глаз и не опуская оружия…
…Как только её зловещие, хищные контуры входа скрылись в тут же сгустившемся за нами мраке, мы заметно ускорились. И уже не пятились раком, а почти бежали назад, к висевшим наготове верёвкам.
Каждый из нас невольно оглядывался назад в страхе, что вот-вот заскрипят тяжеленные рукояти, оглушительно звякнут огромные засовы, и на свет Божий выпрыгнет… Никто, слава Богу, так нам во след и не выпрыгнул, даже не чихнул на прощание, и парни безнаказанно вскарабкались наверх, подгоняемые каждый собственными кошмариками…
…Едва меня втянули назад, обвязав подмышками, я приказал отойти от отверстия, которое явно служило своего рода аварийным выходом и предварительным вентиляционным коробом одновременно, и занять круговую оборону. Сабира я послал за подмогой.
Она прилетела мухою в лице Чекуна, Бузины и Круглова. Мы посоветовались, и решили не посвящать в неё пока никого сверх необходимого, а лишь своих «семейников» из числа мужиков, а затем попросту обложили «ход» со всех сторон. Мы заминировали все мыслимые подходы, как смогли, а потом отошли на пару сотен метров и засели среди грязи и сырости «мусорных островов». Мы нервно курили и мрачно ждали полтора дня. Из прохода так никто и не показался. Никто не выскочил с клёкотом из дыры, расправляя чёрные крылья… Из него даже не доносилось ни единого звука, говорящего о какой-либо активности или агрессии в наш адрес со стороны жителей подземелья. Даже прибраться после устроенного
