И то, что происходило сейчас под носом у седого растерянного человека, было так не похоже на то, что поначалу живописалось в воображении. Этой зимой их буквально спасло от холодной смерти то, что прорванная плацента облаков, обрушившая на землю сотни, тысячи тонн воды в виде ливней, вскоре исторгла из себя белое покрывало снега, завалившее их за несколько суток по самые крыши и даже более. В аккурат успело перед тем, как ударили трескучие морозы и задули нешуточные ветра. В те дни морозы в горах достигали отметки в пятьдесят градусов.
Именно снежный «плед» не позволил промёрзнуть насквозь хлипким стенам, не предназначенным для таких испытаний, выступив в роле теплоизолянта. Еле-еле сохраняя зябкое тепло, люди, жестоко экономя топливо, пережили этот кошмар. А на дворе погода вновь готовила удар. Четыре месяца торопливой смеси «весны-лета-осени», на время которой дожди слегка притихали. И вновь на порог почти застучалась зима. И сидящий в ещё нетопленном кабинете человек делал горькие выводы, что голубая мечта становится серой явью.
Выжить с достоинством, вопреки первым радостным порывам и ощущениям личной свободы, не получалось. Править миром и существовать царями, если не объявятся истинные владельцы неприбранной теперь норы по имени Россия, — не получалось. Даже простой военной мимолётной победы в масштабе этих попросту смешных, «внутритуалетных» сражений, — не получалось.
Злые и измождённые, солдаты противника, тем не менее, упрямо не желали подыхать или сдаваться. Словно решив сыграть эту странную партию до конца, каким бы он ни был. Не помогали им в деле смерти и капитуляции ни посылаемые в них пули, ни бросаемые гранаты, ни испытываемая ими жажда. Они постоянно ощущали недостаток продуктов. Но их решимости не смущало и не подрывало даже то огромное количество имевшихся у них раненых, давно переставших кричать и стонать. И тихо отошедших в мир иной за камнями и деревьями проклятого перевала. Живые продолжали сопротивляться, сидя зачастую рядом с уже начавшимися разлагаться трупами товарищей. И жуя в минуты затишья свой скудный рацион там же. Не испытывая уже ни отвращения, ни брезгливости.
Что же, чёрт возьми, происходит?! Откуда у зелёных юнцов, зажатых его более опытными людьми в суровых ныне южных горах, взялось столько обречённой злости? Полковник сломал в сердцах карандаш, зажав его между крупными узловатыми пальцами. Он чувствовал себя так, словно его отмутузила и изваляла в песочнице стайка детсадовских малолеток.
Они должны были бежать, рыдать и всхлипывать, прося на коленях пощады, эти вчерашние маменькины сынки!!! Так откуда же в них всё-таки взялось ЭТО? Рыжеусый, угловатый капитанишка, которому следовало бы всё-таки, по совету младших офицеров, воткнуть тогда кол в его грязную тыловую сраку, а не отпускать с ним людей с оружием, — неужели ему удалось сплотить всю эту вялую поросль? Сделать то, что не удалось сделать ему, боевому офицеру?
Сплотить, спаять воедино этих едва поросших пухом юнцов и несколько бывалых вояк, не делавших, впрочем, особой погоды? Запечь этот «пирог» из неокрепших душ и тел, — да так, словно намертво спёкшуюся в лаве каменную крошку…
И при этом еще заставив её осмелиться противостоять мощи и силе опытного, бывалого противника так, что тому теперь здесь не хватает коек укладывать раненых. И ям, чтобы зарывать убитых?!
Данилову не верилось в то, что это возможно. С начала атаки он потерял уже около двухсот человек, а продвинуться удалось лишь едва ли метров на триста. Новички и тупица-капитан железно держали позиции.
Это казалось невозможным. Более того, уже случалось, что его люди отказывались идти вперёд под меткие пули кажущихся неуязвимыми «чайников». Те посылали их экономно, не тратя впустую, как следовало бы ожидать от перепуганного «детского воинства».
Но именно такие редкие выстрелы всегда точнее, чем выпущенные из прыгающего в руках автомата, раскалённого долгими очередями. Пули валили людей полковника и делали их инвалидами. А откуда-то сверху непрерывно издевался и юродствовал противным голосом проклятый капитан, насмешливо кричавший наступающим, приглашая их на «скорые собственные похороны», и призывая «поторопиться под предновогоднюю раздачу».
Солдаты его восторженно ревели всякий раз особенно удачной шутке своего командира, словно напитываясь некой внутренней силой от его слов. Словно его «представление» помогало бойцам настроиться на уничтожение врага в ещё больших количествах и с большим остервенением.
И что самое неприятное, именно так и случалось каждый раз, как только взбешённые, озверевшие от оскорбительных выкриков, десантники Данилова поднимались и рвались вперёд.
Умываясь кровью, они так же всякий раз откатываясь назад, оставляя за собой убитых и раненых. Проклиная и капитана, и его цветастый «балаган». А вслед им нёсся дружный хохот несгибаемых, довольных собой и всё ещё живых «стеблевцев»! Это казалось немыслимым. Продолжавший изгаляться гнида-капитан милостиво давал им «минуту на уборку раненых», крича, «чтобы не оставляли никого, а то последующим как-то нехорошо перекрывать эту единственную оставшуюся на Земле прямую дорогу к Господу, к которому к тому же нельзя, просто грешно идти, спотыкаясь и падая о ещё живых недотёп».
У некоторых из бойцов полковника сдавали нервы. Истошно вопя, они вставали во весь рост и истерически, с ненавистью расстреливали неприступные скалы, чтобы затем тупо упасть с простреленной грудью или головой. У Стебелева в группе оказалось, как назло, несколько таких «снайперов». Просто очень метко стреляющих салаг. И хотя у них не было винтовок с оптикой, однако эти гадёныши умудрялись чётко валить несчастных одиночными и из «Калашникова», благо что расстояния, разделявшие противостоящие стороны, зачастую были невелики.
И солдаты Данилова исходили на говно, скрежеща зубами в бессильной ярости. Несколько человек из них уже дезертировали. Разгромившие, в перья порвавшие «третьих» солдаты Стебелева уверовали, видимо, в свои силы и свою непобедимость. «Эдакая вера бронированного хорька в победу над тигром», — думал поначалу про себя полковник.
Но группировка полковника до сих пор крошила об их скальные укрытия зубы и ломала бесполезные ногти. Это было невыносимо, просто мучительно, сознавать…
Грохот «быстрых» сапог нарушил склепную тишину кабинета. Торопившийся солдат был покрыт пылью и пропах пороховой копотью.
— Господин полковник, разрешите доложить!
— Давай, — буркнул Данилов. В последнее дни его изводило и раздражало всё, даже принятые уставные отношения и обращения. Вся эта мишура теперь не стоила и дырявого напёрстка, поскольку быстро и, похоже, окончательно, таяли в воздухе причиндалы отключённого от мировой кормушки истеблишмента.
А что самое страшное, — таяли и планы Данилова на утверждение в новых сложившихся реалиях. И если в ближайшее время ничего не предпринять решительного, авторитет его круто пошатнётся. В любой момент те, кто умирал за его амбиции в горах, могли бросить оружие. Или, что ещё неприятнее, двинуться за разъяснениями и принятием мер сюда.
Полковнику было, чем и кем их встретить, однако этот бой мог стать последним для его планов и даже жизни. Ему это очень не нравилось. Не могло не нравиться.
— Господин полковник, отделению Лешего удалось взять высоту. Однако в ходе этого мы потеряли двадцать семь человек убитыми. И четырнадцать ранеными.
— Немного же вы добились… За полтора дня. И что капитан?
— Капитан Стебелев с его людьми, потеряв убитыми девять человек, отошли на следующий рубеж… — сержант словно не знал, куда деться под пристальным взором полковника.
— Вашу мать…это что ещё за выгодный размен такой, — почти пятерых наших к одному?! — Данилов сильно побагровел. На мощной его шее вздулись вены, словно грозя разорвать ему горло. — Выгодная торговля с папуасами, нечего сказать… И это всё за драную кучку мергеля, которую вы столь доблестно «отвоевали»?! У меня начинает складываться впечатление, что вам просто оставляют в виде одолжения эти якобы «захватываемые» вами рубежи, на которых им попросту становится уже негде хоронить своих убитых и больше негде садиться срать! В расчёте на то, что мы сами сделаем это, — придём и приберёмся за стебелевскими!!! Ай да капитан, ай да умница! Он нашёл тупых лохов-могильщиков и ассенизаторов, уборщиков подкаменного дерьма, в лице моих солдат! Загадив укрытия, он просто отходит на свеженькое место! Вот кто умеет воевать и при этом посмеиваться, наблюдая, как вы, зажав носы, «обустраиваетесь»
