Первый и единственный раз я встретил такое жестокое и оскорбительное отношение к дивизии и к себе. Ибо всюду, куда бы ни появлялась наша «пожарная команда», ее встречали с чувством облегчения и признания.
На этом эпизоде кончилась «скитальческая жизнь» Железной дивизии по разным корпусам. В составе 8 -й армии сформирован был новый 40-й корпус, в который вошла моя дивизия и отличная 2-я стр. дивизия во главе с достойным начальником ген. Белозором. Про этот корпус ген. Брусилов выразился так:
«По составу своих войск этот корпус был одним из лучших во всей Русской армии».
Тотчас по сформировании 40-му корпусу пришлось вступить в бой. Между Юго-Западным и Западным фронтами образовался промежуток в 60 км., наблюдаемый только спешенной кавалерией. Правда, это была лесисто- болотистая линия Полесья, которая, однако, вовсе не была непроходимой. Германцы все более, подвигались к северу, заняли Чарторийск и все время угрожали охватом правому флангу нашей армии и прорывали связи ее с Западным фронтом. Поэтому ген. Брусилов решил вторично коротким ударом правого крыла (30-й, 40-й и конный корпуса) исправить фронт, выйдя снова на р. Стырь.
Началась Чарторийская операция, которая составляет одну из славнейших страниц истории Железной дивизии.
«На 4-ю стр. дивизию, —
В ночь на 16 октября дивизия развернулась против Чарторийска и Новоселок, в следующую ночь переправилась через Стырь и в течение двух дней разбила, потопила и пленила австро- германцев на фронте в 18 км. Левая колонна (ген. Станкевич, полк. Марков, капитан Удовиченко[87], направленная мною на запад и юго-запад, опрокидывая врага, шла неудержимо вперед, в то время как правая колонна полк. Бирюкова (16 стр. полк), брошенная на Чарторийск, с огромным подъемом, без выстрела, атаковала город с тыла, одним порывом взяла его, почти уничтожив занимавший его 1-й гренадерский Кронпринца полк, захватив орудия, пулеметы и обозы.
Переправившаяся через Стырь по мостам, наведенным 16-м полком, 2-я стр. дивизия также успешно гнала противника правее нас, но дойдя до Лисово, не смогла дальше развить своего наступления ввиду неуспеха соседнего кавалерийского корпуса.
К утру 20 окт. Железная дивизия завершила свой прорыв — 18 км. по фронту и свыше 20 км. в глубину, располагаясь в виде буквы П. Справа и слева мы вели упорные бои, но с фронта против нас никого не было. Наша артиллерия громила город Колки, в глубоком тылу противника, где находился штаб всей левой его группы. Замешательство и растерянность австро-германцев были так велики, что в течение двух дней на фронт полк. Маркова выходили обозы, транспорты и почта противника, которые он перехватывал. Нам удалось подслушать телефонный разговор генерала, командовавшего районом Колки, который доносил начальству о безнадежности своего положения. Впоследствии, изучая австрийскую официальную историю войны, я находил в каждой строчке подтверждение тогдашнего их разгрома. Нужен был напор со стороны 30-го корпуса ген. Заиончковского, стоявшего левее нас, и весь левый фланг австрийских армий был бы опрокинут.
Еще 5 октября я неоднократно обращался в штаб своего корпуса и в штаб армии, прося двинуть вперед правый фланг 30-го корпуса, хотя бы только для обеспечения моего движения. Штаб армии производил давление на Заиончковского, но он противился.
«Деникин сообщает, что он занял уже Яблонку, — говорил он по аппарату начальнику штаба армии, — но я в этом сомневаюсь, так как упорство врага на моем фронте ничуть не ослабело».
И хотя после взятия мною Куликовичей против правого фланга 30-го корпуса стояли только спешенные кавалерийские части, он за все время операции так и не сдвинулся с места.
По мере расширения прорыва 2-й и 4-й стр. дивизий я настойчиво доносил о необходимости использовать этот прорыв, влив в него спешно новые крупные силы. Генерал-квартирмейстерская часть штаба горячо поддерживала меня, но обычно столь энергичный Брусилов почему-то колебался. И момент был упущен…
Когда, в конце концов, мне прислали 105-ю дивизию, то, во-первых, было уже поздно, а во-вторых, дивизия эта, ополченская, при первом же напоре противника отступила так поспешно, что только отягчила наше положение.
Между тем противник спешно стягивал со всех сторон подкрепления. На схеме австрийского официального описания войны впоследствии я увидел по крайней мере 15 полков, действовавших против моего фронта, не считая всяких сборных команд. Постепенно сжималось австро-германское кольцо вокруг прорвавшихся дивизий. Полк. Марков, занимавший выдвинутое положение у Яблонки, по телефону докладывал мне:
— Очень оригинальное положение. Веду бой на все четыре стороны. Так трудно, что даже весело!
Теперь, с некоторой уже «исторической перспективы», взирая на эти далекие события, испытываю все то же чувство глубокого умиления и гордости перед неугасимым воинским духом, доблестью и самоотверженным патриотизмом моих соратников по Железной дивизии.
Не только Маркову, но и всей дивизии в течение двух суток (20 и 21 окт.) пришлось драться фронтом на все четыре стороны. И не только паники, ни малейшего падения духом, ни малейшего колебания не было в рядах моих славных стрелков.
К утру 22 окт., распоряжением командира корпуса, дивизия была отведена к с. Комарово.
Прорыв был ликвидирован, не принеся нам пользы…
Усилившийся противник еще в продолжение 2-х недель вел бесплодные атаки против Чарторийского фронта, неизменно отбиваемые русскими войсками. Железная дивизия в последний раз, 9 ноября, переходила всем своим фронтом в контратаку, разбив австро-германцев и нанеся им большой урон. Всего за Чарторийскую операцию мы взяли нераненых пленных 8½ тысяч.
С половины ноября на нашем фронте наступило полное затишье, длившееся до весны 1916 года. Первый наш отдых от начала войны.
Итак, поставленная 8-й армии тактическая задача была выполнена: мы прочно утвердились на Стыри. Но Ставка и штаб главнокомандующего обратили внимание на то, что были упущены неожиданно открывшиеся стратегические возможности. Следовательно, надо было найти виновного. И тут опять сказались некоторые характерные черты Брусилова. Историю нашего прорыва в своих записках он излагает так:
«Два соседа, корпусные командиры, 30-го и 40-го, сговориться не сумели и только друг на друга жаловались. Виновного в нерешительности (!) командира 40-го корпуса (ген. Воронин) пришлось сместить, но время было упущено, германцы успели прислать серьезную поддержку своим разбитым частям».
Таким образом, ген. Воронин, войска которого вторглись глубоко в неприятельское расположение и этим создали, неиспользованную свыше, возможность, был отрешен от командования, а ген. Заиончковский, не исполнивший приказа и не тронувшийся с места во все время прорыва, остался безнаказанным.
5-го сентября Государь назначил вел. кн. Николая Николаевича главнокомандующим на Кавказ и сам вступил в верховное командование российскими вооруженными силами. Этому предшествовали безрезультатные попытки целого ряда политических деятелей, в том числе и письменное обращение восьми министров, предостеречь Царя от опасного шага. Мотивами выставлялась прежде всего трудность совмещения управления государством и военного командования. Оппозиционные министры докладывали, что при таком решении Государя и особенно принимая во внимание отсутствие какой-либо правительственной программы по общей политике и коренное расхождение их во взглядах с председателем Совета министров Горемыкиным[88], они «теряют веру и возможность служить с пользой ему (Царю) и родине». Другим официальным мотивом был — риск брать на себя полную ответственность за армию в тяжкий период ее неудач.
А мотивы, волновавшие очень многих, но не высказываемые официально, были — страх, что отсутствие
