Быстро записать, спешил Танасе, — террористы заводили знакомства в высших кругах власти.
«Я его бросила… стал называть меня молочной кукурузой, — представляешь?!.. хотел, чтобы я стала его женой, или, в крайнем случае, официальной любовницей… неинтересно…».
Константин сжал зубы, и стал раздирать себе грудь. Наталья. Наталья. Наталья. Опустив потный лоб седой головы на край стола, директор Службы информации и безопасности заплакал. Диктофон доигрывал кассету.
«Скажи… что я твоя шлюха… скажи… твоя шлюха… свинья… жалко, ты не негр… мечтаю всю жизнь встретиться с негром… трахнуться с ним… большие, черные… толстые… толстые!»
— Как кукурузный початок, — всхлипнул Танасе, — толстые, как кукурузный початок, толстые… О, Наталья…
«Как у тебя… шлюха… б…дь… да… да… называй так… о».
Короткий всасывающий звук. После этого пленка кончилась. Танасе, пошатываясь, встал (пришлось опереться о край стола) и, не видя перед собой ничего, подошел к сейфу, откуда вытащил служебный пистолет.
— Стреляться будет! — вскочил со стула молоденький стажер. — Бежим в кабинет!
— Сидеть! — скомандовал майор Эдуард, и, достав из под расшатанного стола бутылку водки, начал неспешно откручивать пробку. — Успеется.
— Да он же сейчас застрелится! — едва не закричал стажер.
— Молодой ты еще, — сочувственно заметил Эдуард, и разлил. — А теперь пей. Это приказ, стажер. Пей!
Выпили. Помолчали. Стажер, выдохнув после паузы (атмосфера в кабинете наполнилась благоуханием дешевой подпольной водки, к тому же еще и теплой) заморгал. На глазах у него выступили слезы.
— Не плачь, девчонка, — улыбнулся Эдуард, и снова налил.
— Я, мне, — язык у юнца начал заплетаться после первых же ста граммов (нет, отметил Эдуард, не выдержан еще, не наш еще человек), — я знаю, почему мы сидим здесь, пока господин Танасе вот — вот застрелится!
— Ну, и? — поднял левую бровь Эдуард. — Какие соображения?
— Вы хотите, чтобы он застрелился, потом умер, и освободил место директора нашей Службы. Я вас раскусил!
— Застрелился, и потом умер… — задумчиво кивнул Эдуард. — Что ж, стажер, логично. Прямо скажу, дедуктивное мышление у тебя развито.
— Да, — неожиданно для себя опрокинул второй стакан стажер, — меня в Академии за логику хвалят. И вообще… По философии десять баллов в прошлую сессию получил.
— Что ж, — разлил Эдуард по новой, — за философию надо выпить…
Выпили. Снова помолчали. На сером экране в углу кабинета директор СИБа пристально смотрел в дуло пистолета.
— Ну, с Богом, — шумно выдохнул Эдуард, и допил остатки водки.
— Что-то мне не по себе, — глядел мутными глазами на экран стажер, — жарковато у вас.
— Вот сейчас, — ласково сказал Эдуард, — и прогуляешься по свежему воздуху.
— Следить за кем-то надо?
— Нет. За водкой сходишь.
— Ой, я столько пить не могу.
— Во-первых, стажер, тебя никто о количестве водки, которую ты можешь выпить, не спрашивает. Во-вторых, принесешь ты ее мне. После чего свой рабочий день можешь считать оконченным.
— А как же господин Танасе?
— Сколько мы с тобой здесь сидим?
— Двадцать минут пятьдесят две секунды. Пятьдесят три уже. Пятьдесят четыре…
— Умница. Дотошный. Сразу видно, наш человек. Только вот напрягаешься зря. Стреляться он не будет. Посидит с пистолетом, да обратно положит.
— Точно? — с надеждой взглянул на него стажер.
— Конечно, — успокоил его Эдуард, — я ведь начальника своего хорошо изучил. И ты, когда на службу возьмем, меня хорошо изучишь. На том и стоим.
— На ком?
— Неважно. Бери десять леев, и неси водки. И закусить чего-нибудь.
— Она же дороже стоит.
— А ты что-нибудь придумай. Ты же будущий разведчик.
После того, как стажер ушел, Эдуард вынул из видеомагнитофона кассету, и поставил новую. Камеры скрытого наблюдения показывали, что в кабинете Танасе ничего не изменилось. Майор с любопытством посмотрел на экран. Ему было безумно интересно: застрелится Танасе, или нет. Ведь такое с директором СИБ случалось впервые: подчиненные знали его, как человека уравновешенного и спокойного.
Наконец, тихо вздохнув, Танасе отвел от лица дуло пистолета, встал, и положил оружие обратно в сейф. Эдуард удовлетворенно хмыкнул, и посмотрел на себя в зеркало. Там, в обрамлении пятен от зубной пасты, помады, жирных пальцев, сидел на стуле невысокий плотный мужчина с красным от регулярной выпивки лицом. По носу, от горбинки к ноздрям, сбегали две синеватые прожилки. Над верхней губой топорщились редкие усики: бриться Эдуард не любил. Мужчина в зеркале поправил прическу опухшими пальцами, и почесал за ухом.
— А я еще очень даже ничего, — задумчиво сказал Эдуард, и придвинул стул поближе к зеркалу, — только вот нос чересчур волосатый. Да и… уши, — точно, уши тоже волосатые.
Напевая песню «Драгостя дин тэй» (Эдуард знал, что она бесит Константина Танасе, и поэтому очень любил эту песню) майор подошел к столу, вынул маникюрные ножницы, подсел к зеркалу, и принялся постригать волосы в носу. Было щекотно. Краем глаза майор поглядывал на камеру наблюдения. Эдуарду было очень жалко, что Танасе не застрелился. Конечно, майора на пост главы Службы информации и безопасности не назначили бы (у него не было родственников в парламенте и правительстве), но смерть Танасе означала для всех офицеров службы автоматическое повышение на одну ступень. Это Эдуарда, который засиделся в майорах, устраивало. Но, увы, директор СИБ не застрелился. Задрав голову, Эдуард засунул ножницы себе в ноздрю, и проговорил свою ежедневную молитву, слова, сказанные ему когда-то отцом:
— Никогда никому ни в чем не завидуй. Ты можешь быть извращенцем, трахать двенадцать любовниц и иметь виды еще на троих; можешь трахать мальчиков, девочек, лошадей и скунсов; бить старушек, сыпать стекло в салаты в общественных столовых, быть психом, придурком, озлобленной тварью — и все равно у тебя будет все, — если, конечно, ты не будешь завидовать.
Слова эти Эдуард повторял себе ежедневно. Но чувство зависти его, к сожалению, не покидало. Майор постоянно завидовал. Всем. Директору СИБ, владельцам автомобилей (сам Эдуард так и не сумел сдать на права), соседу, купившему новую стенку, соседке, затеявшей ремонт, одноклассникам, многие из которых добились в жизни большего, чем он, майор госбезопасности Эдуард. Единственным светлым пятном на его памяти была двухгодичная поездка в Лондон, где Эдуард намеревался постичь тайны ремесла Джеймса Бонда. Увы, английские коллеги на странного человека в замызганном плаще, приехавшего из неизвестной им страны (англичане постоянно путали Молдавию с Мальтой) не обращали внимания. За два года Эдуард научился лишь одному: хорошо заваривать чай.
— Что ж, — спокойно говорил Танасе, когда майор вносил в кабинет чашки с ароматным, правильно заваренным чаем, — это тоже многого стоит. Вот вышибем мы тебя за плохую службу, устроишься в ресторан какой-нибудь. Или в чайную.
И хохотал. Эдуард кисло улыбался, ставил чашку на стол, и выходил, мягко прикрыв за собой дверь. После этого он обычно плевал на обивку двери, кривлялся, и высовывал язык. А чтобы этого Танасе не увидел, майор залепил жевательной резинкой зрачок камеры наблюдения, расположенной над дверью. После этого Танасе решил, что камера просто сломалась (взглянуть на нее ему и в голову не пришло).
