Вот и сейчас вдруг почудилось, что Дима-мальчик — это рождённый Павлом неполноценный ребёнок, а Евгений Борисович и есть как раз — Павел, не важно, что под другим именем, тот Павел, предавший когда-то её однокурсницу Вику-Викусю.
А где-то ещё есть Игорёк, брат Димы по отцу. Теперь он уже солидный мужчина, сам давно отец. И все они: Вика с новым мужем, Игорь со своей семьёй и Августа Александровна, которая всё ещё жива, перебрались в другую страну, открывшую им свои объятия. И живут там припеваючи, забыв о всяких Павлах, притворяющихся Евгениями Борисовичами. Неправильно жил, вот и рассчитывается, а мальчик? Сын за отца не отвечает? Ещё как отвечает. И снова ужас охватил её. А как же Игорь? Он не отвечает за этого отца? У него есть другой, теперь он за того отвечает. А как же этот? Господи! Ну, всякая ерунда в голову лезет. да живёт этот Павел где-нибудь припеваючи и в ус не дует. Хотя прекрасно знала, что не живут у нас старики припеваючи, даже святые, а уж грешники.
Ей вообще эта больница казалась слепком, сконцентрированным отображением внешнего мира. Как будто специально всех этих людей сюда собрали, чтобы показать остальным — люди, вот что вы с собой делаете. Или спрятали, чтобы и дальше жить мерзко и не думать о последствиях, о ненормальности жизни. А через несколько дней случилось чудо. Анатолия Петровича и Сергея Ивановича — доктора — перевели в другую палату, которая показалась раем. Большая, светлая, с душевой кабиной, с коврами на полу, с телевизором. И всего на двух человек, словом — номер люкс.
Было неловко перед соседями по палате, хотя они никак не прореагировали на это событие.
— Я буду к вам заходить, — заверила Наталья Николаевна, раздавая принесённые из дома ещё тёплые оладышки.
Василий Фёдорович ходил взволнованно по палате, ворчал, размахивал руками, никак не прореагировал ни на её слова, ни на угощение.
Зато откликнулся быстро и почти радостно Евгений Борисович, показался из-под одеяла:
— Оладышки. это я буду, с удовольствием.
Анатолию она положила его порцию на тумбочку. Он, как всегда, ушёл с буфетчицей за обедом. Молчаливый, таинственный. Наталья Николаевна знала о нём только, что он из села, строитель и оформляется на инвалидность. Потом от кого-то услышала, что он год назад в гневе отрубил соседу руку. Сосед умер от потери крови, а Анатолий с тех пор лечится. Её эвакуированные подопечные были уже в другой палате, и она убежала кормить их, обернулась в дверях:
— До завтра.
Неожиданно Евгений Борисович оказал ей особое доверие. Она, как всегда, зашла их угостить, и он вдруг поманил её пальцем. Она наклонилась.
— Мне… кажется… вы… — он с трудом медленно говорил, подбирая слова, — добрая женщина.
Наталья Николаевна смутилась, а больной продолжал:
— У меня к вам просьба. лекарство. мне не принесёте?.
Наталья Николаевна насторожилась. Здесь это запрещалось. Даже у разумного Анатолия Петровича всё отобрали, только медсестра выдавала.
— А разве вам не дают? — спросила осторожно.
— У них не допросишься, анальгин мне нужен…
— Анальгин? — облегчённо вздохнула женщина.
Дело было не в цене, а в безопасности. Нарушалось больничное правило, и она должна быть уверена, что Евгению Борисовичу это не повредит.
— Принесу, не беспокойтесь.
И принесла, но только одну пачку. Тут уж если все десять сразу проглотит — не умрёт. Хотя кто его знает, что лучше, смерть или такая жизнь? Но смерть-то ещё заслужить нужно.
13. Колодец
Желание бедняков — иметь вдоволь еды.
Как только она подходила к стене, та становилась прозрачной, будто исчезала, оставалось только упругое присутствие препятствия. За стеной открылось огромное пространство, похожее на безразмерный ресторанный зал с обилием столов. По залу ручейками текли бесконечные потоки официантов. Виртуозно лавируя между столиками, служители пищевого наслаждения несли тысячи подносов, заставленных яствами.
На столиках менялись и менялись блюда, одно красочнее — экзотичнее другого. Те, кто сидел за столами, непрерывно жевали. Сквозь невидимую стену проникал ритмичный шум движения челюстей. Словно огромная жевательная машина перерабатывала неизмеримое количество пищи.
На лицах жующих было одинаковое сладострастное выражение, каждое новое блюдо встречалось с горящими взорами людей, жаждущих новых ощущений.
Она и сама любила поесть, а потом корила себя, опять объелась. Нет, чтобы вовремя остановиться. Да вечная спешка мешает, словно не ешь, а бежишь. Когда торопишься, всегда переешь, чувство насыщения отстаёт от самого насыщения.
Она ощутила всё увиденное себе укором. Хотела было спросить:
— Это что, всё мои грехи?
Но передумала. Никогда мебель так страстно не меняла. Не потому, что не желала, не могла. Не на что было, да и жалела жизнь на это тратить. Кабы само шло, может, и не отказалась бы.
— Нет, это не просто мои грехи, что-то другое, не могу понять.
Люди за стеной ели и ели, и её вдруг затошнило от обилия съеденной ими пищи. Она закрыла глаза, упёрлась лбом в невидимую стену.
14. Расчёт
Дающий щедро получает ещё больше…
Не хотел Евгений Борисович внешнего мира. Он полюбил химический сон, другого у него давно не было. С тех пор, как сноха не пригласила к столу в свой день рождения. Принесла ему в комнату салат, котлету, рюмочку налила, а к столу не позвала.
Сидел он у стола в своей комнате, роняя слёзы в салат. Так начался новый этап его жизни. Много их было — этих этапов. Родился в двадцать восьмом. В начале войны — двенадцать, в конце — шестнадцать. Отца убили. Мать рано умерла. У всех его ровесников так жизнь складывалась. Потом он сам свою строил. Армия, женитьба, сын — всё, как у всех: общежитие, барак, квартира. Страна менялась, и жизнь менялась. Потом с женой скучно стало. Ну, выпивал.
Кто на Руси без этого греха? Надоело. Грызёт и грызёт, всю шею переела. Нашёл другую. Сама с ним выпивала и не пилила. Семью оставил. С сыном сначала виделся и деньгами помогал. Только после каждого свидания с сыном что-то в новой семье рушилось, какая-то струна лопалась, побоялся, что и здесь всё кончится. Куда тогда деваться, уже годы. стал реже с сыном встречаться, а потом и вовсе отвык.
Деньги, правда, до восемнадцати лет точно платил. А потом решил — всё, хватит! И жена одобрила:
— Теперь пусть сам, не маленький.
А потом она как-то очень быстро собралась да и умерла, какой-то скоротечный рак, как ему врачи
