Журнал «День и ночь» 2009 №4

Сирень сизокрыла, и семь голубей —
Как крупные гроздья под ней понарошку,
Щекотно клевали от булочки крошки
С ладони моей и ладошки твоей —

С той розовой, ласковой, узкой ладошки,
Которую только что дождь целовал.
Неделя для счастья — достаточно долго,
Особенно если живёшь однова.

Тебе было только шестнадцать тогда.
Недетская женственность, опытность крови.
И ночь, разметавши, срывала покровы,
И снова взрывалась сверхновой звезда.

Семь дней, семь ночей и четырнадцать зорь,
Лазоревых зорь сизокрылой сирени.
Неделя для счастья светлей и воскресней
Бракованных лет, обручённых слезой.

Сирень сизокрыла, и семь голубей
Щекотно склевали от булочки крошки,
И плыли по лету в плену тополей
В ладони — ладонь.
Нет — в ладони ладошка.

* * *

Отдыхаю в деревне, варю картошку
Да вдыхаю озон с табаком вперемешку.
Забываю город, работу, более
Того, я забыл про горе.
Каждым утром по лесу бегаю кроссом.
Пахнет августом, армией и берёзой.
Без будильника точный подъём в полшестого.
Идут на выпас коровы,
И мычат, и чешут бока об заборы,
И хозяйки кладут хворостины с прибором.
А в тумане — знаешь, как голос гулок…
Подъём. Ровно в шесть — бегу я.
У меня под участком течёт речушка,
И как только из лесу возвращусь я —
Два ведра на грудь, в самом лучшем смысле,—
Разом усталость смыли.
И такой мажор, будто это — счастье.
Заварю покрепче и выпью чая.
И такая вкусная первая «Прима» —
Даже не знаю прямо…
Денег нет, но нет и проблемы, что покушать:
В огороде растёт любая петрушка.
Сигарет и чаю привёз бессчётно,
Книги есть, а чего ещё-то?

А потом мне расскажет своё Бертран Рассел.
Мы уже добрались с ним до Мора с Эразмом.
Сам себе удивляюсь: мне всё понятно,
Чернеют белые пятна.

А когда стемнеет, курю на крылечке,
Наблюдаю звёзды сквозь дыма колечки.
Подойдёт овчарка, щёку полижет
И рухнет ко мне поближе.
Одиночество, знать, и собакам знакомо.
Мы вдвоём, прижавшись, молчим о ком-то.
Или ни о ком, просто так молчим мы.
Чистое небо лучисто…

* * *

«Мы все подохнем к концу апреля»,—
Сказал капитан. И все согласились.
И льды, в которых мы напрочь сели,
Не издевались над нашим бессильем,
Бело молчали. И мы молчали.
И вдруг, точно выстрел, — щелчок затвора.
И тогда я увидел глаза майора —
Голубые. Без страха и без печали.
И, точно в замедленном кинофильме, —
Ствол карабина, идущий к горлу,
А шомпол — к курку… И острою бритвой —
Крик капитана: «Отставить!.. Майор, Вам
Должно быть стыдно. Ведь Вы на службе.
Жить и работать! Приказ Вам ясен?»
И коку: «Удвоить паек на ужин».
И тихо боцману: «Он не опасен».
Майор, пошатнувшись, прошёл меж нами.
Потупившись, мы на него не смотрели.