«Посмотрел бы ты на их дворик с бассейном! Чудо! Песня! Не то, что у нас — рахитичные кустики.»
Развестись, что ли?
Но разве после этого поменяется природа женщины? Все они такие. Чуть лучше, чуть хуже, но в принципе из одного теста. Тоска.
Игорь Григорьевич, будучи в ударе, от души поделился всеми этими соображениями с Глебом Борисычем; тот сказал, что Игорь во всём прав. Во всём.
Они вышли на улицу. После утонувшего в сизом дыму бара, задрапированного в пошлый бархат гранатового цвета, влажный осенний воздух показался пьянящим и трезвящим одновременно. Освещённый город, окутанный пеленой мутного тумана, стал камерным и сказочным. Откуда-то появлялись и неизвестно куда пропадали люди, беззаботно о чём-то болтающие, озабоченно проплывали машины с горящими фарами. Город тускло сверкал и переливался огнями. Казалось, где-то совсем рядом тихо струится настоящая жизнь с подлинными чувствами и переживаниями. Хотелось горьких слёз и счастливого смеха. Хотелось увидеть небо, расшитое бисером подсинённых капелек-звёзд, но туман скрывал даже верхушки деревьев.
— Спокойной ночи, Глеб Борисович.
— И вам того же, Игорь Григорьевич. Приятных сновидений.
Игорь Григорьевич пришёл домой несколько взбудораженный (причём, он явно торопился, «размахивая клешнями», как сказала бы Лора, чтобы успеть именно к восьми часам; зачем именно к восьми? футбол? вроде, нет), здороваясь с женой, автоматическим движением включил плоский экран телевизора местного производства марки «Angel» (забавно: какое отношение ангелы имеют к пластиковым телевизионным ящикам?). Бородатый астролог, неизвестно чему улыбаясь, изрёк куда-то в голубой эфир:
«Жизнь промелькнёт как одно мгновение. Оглянуться не успеешь — а она уже прошла». Игорь Григорьевич раздражённо отметил про себя:
«Боже мой! Сколько нездорового, сколько всякой мути выплеснулось на экраны! Мистика, шаманство, эротика, низменные страсти. Надо будет завтра сказать об этом на коллегии. Замминистру, с его провинциальным представлением о столичных нравах, это понравится».
Он быстро и мстительно переключил на другой канал, и бородатый канул в вечность, напоследок ехидно улыбнувшись. Ровно в восемь начинались виртуальные тараканьи бега. Два (или три: как когда) условных таракана «бежали» целый вечер по бесконечной дорожке, поочерёдно вырываясь вперёд. Зрители активно включались в игру, делая ставки то на одного, то на другого «участника» (сообщения посылались с мобильного телефона). Параллельно можно было смотреть футбол. Или бокс. Эта примитивная (или гениальная?) затея каждые полчаса приносила владельцам канала прибыль, измеряемую семизначными цифрами в долларах. Миллионы. Это приятно волновало. Почти как на ипподроме.
Игорь Григорьевич поставил на таракана № 3. Не на Григория, как в прошлый раз, и не на Федю, а на Борьку. «Давай, Бориска, сукин сын, не подведи!»
Жена заглянула в комнату. Молча постояла минуту. Брезгливо повела носом, давая понять, что одежда пропиталась кислым запахом табака. Можно было бы провести вечер в заведении поприличней, и с нужными людьми, но для этого нужны деньги. А для денег нужна должность, а для должности — голова. Всё это читалось в её позе и в молчании. Дежурно пожурить вечером — хлебом не корми. Милый семейный прессинг. Так владельцы резвых тараканов подзадоривают своих лакированных подопечных — барабанят пальцами по прозрачной крыше пластиковых тоннелей, — чтобы усачи пошевеливались на беговой дорожке, обгоняя зазевавшихся конкурентов.
Игорь Григорьевич сидел, словно заворожённый, не поворачивая головы. Сопротивлялся.
— Вывеси костюм на балкон, раскрой рамы. Пусть проветрится.
— Да, дорогая. Конечно, мой сверчок.
— Завтра коллегия?
— Да, дорогая.
— Не засиживайся у телевизора.
— Конечно, мой сверчок.
Это был его вечер. Бориска выиграл, стремительным финишем обойдя, казалось бы, уже победителя, фаворита Григория, на полкорпуса. В груди сначала плеснулась противная желчная грусть, а потом теплом разлилось блаженство внизу живота. Как болельщик он получал буквально телесное удовольствие.
Игорь Григорьевич почувствовал прилив уверенности, словно это он стал чемпионом. Таракан Борис как будто подтвердил, что всё в обычной жизни обычного чиновника шло, как надо. Да и жизнь вовсе не такая уж и обычная, если разобраться. Много всяких приключений бывало, интриги отбивали, осадой брали крепости. Да-с, Юлия Стефановна, напрасно вы так гнушаетесь нашим вниманием. Мы ведь можем и в сторону взор обратить. И есть куда, да, да. Молодёжь в коротких юбочках подпирает.
Развязной походкой он подошёл к жене и небрежно положил руку на талию (если бы Юлия Стефановна увидела эту талию лет двадцать тому назад, она сдохла бы от ревности). Жена почувствовала, что глава семьи излучает уверенность, и покорилась вялой ласке без лишних слов. Сказала только одно (обдав жарким шёпотом): «Тебя переведут на место Тараса? Нет? Да-а??!» Неизвестно почему, он утвердительно и солидно кивнул головой, хотя оснований, собственно говоря, особых не было. Просто он чувствовал себя господином.
На следующее утро коллеги встретились на службе.
— Вы правы, — сказал Глеб Борисович. — Какой Григорий, к лешему, фаворит? На него только сонного сома ловить, если, конечно, тот не побрезгует. Заполонили телевизионный эфир чёрт знает чем, понимаешь. Надо будет сказать об этом заместителю министра, уважаемому Прусаку Тарасу Петровичу. Ну, что, на заседание? Впрягайся, брат, часа на три. До обеда. На старт!
— Тараканьи бега, — шёпотом сказал Игорь Глебу на ухо. Глеб понимающе, но уже отстраненно, улыбнулся. И тот, и другой были похожи на своих коллег тем, что маска бесстрастности на их лицах (знак концентрации внимания) была готова в любой момент смениться деловой озабоченностью. Эта маска не обманывала никого, просто она идеально подходила под строгие костюмы. Но в голове у каждого, похоже, были свои тараканы.
Заседание, как и ожидалось, было долгим, нудным, бессмысленным, ибо решались вопросы, которые так или иначе либо уже были решены самой жизнью, либо ставились раньше времени и вне реального контекста, и в этом случае долгий темпераментный разговор шёл ни о чём. Набирали очки фавориты, определялись аутсайдеры. Несколько человек почти одновременно подняли вопрос о том, сколько нездорового, эстетически и духовно убогого, сколько всякой мути развелось на экранах (причём, Глебу не удалось выскочить первым; его опередил молодой безусый шустрик по имени Фёдор, отчества которого никто не знал, — кажется, дальний родственник то ли Прусака, то ли самого министра, Ипполита Фёдоровича Черновила, метящего чуть ли не на самый Олимп; словом, серьёзно мыслящего). — Одних тараканов показывают, — мрачно заметил Прусак, одобрительно шевеля пальцами.
Перед обедом Игорь с Глебом посмотрели друг другу в глаза (в их негласном соперничестве сегодня была боевая ничья, устраивавшая пока обоих: надо было объединять усилия против безусого) и выразительно пожали плечами: дескать, опять впустую потрачен драгоценный день. Золотая осень! А мы так бездарно транжирим короткую жизнь. Неудобно как-то перед природой.
После трудов праведных законы приличия обязывали обнаружить в выражении лица нечто человеческое, не чуждое и чиновникам. Маски менялись: лица оживали.
Готовились к главному в этот рабочий день: после обеда каждому из серьёзных игроков необходимо было проанализировать итоги заседания и сделать правильные, далеко идущие выводы. И горе тому, кто вовремя не отреагирует на новые веяния.
«А что делать?» — задавал риторический вопрос Игорь Григорьевич, словно оправдываясь перед кем-то.
Он торопился домой, привычно глядя под ноги, и мысли прыгали в темпе его движения, выстраиваясь лесенкой, неуклонно ведущей в высь. «Не мы такие; жизнь такая. Не пойдёшь на коллегию или не выступишь с глупой инициативой — обскачет на вираже не только Глеб Борисович, но и Григорий
