Скрестились огненные трассы. Воздушный бой перешёл на вертикальный манёвр. Мелькают друг перед другом атакующие и выходящие из атак самолёты. С первой же атаки сбиты два бомбардировщика, в том числе ведущий группы — японский полковник.
Оставшаяся семёрка японских бомбовозов сомкнулась, чтобы легче было обороняться, но из-за непрерывных атак наших ястребков рассыпалась и, сбрасывая бомбы, куда попало повернула обратно. По одному на разных высотах, дымя и форсируя моторами, обратившись в бегство, они становятся лёгкой добычей. Собрав свою группу, Алексей Благовещенский на максимальной скорости бросился в погоню. Внизу обозначились костры пылающих самолётов, но ни одного облачка парашюта не отделилось от них. Японское командование в целях поддержания стойкости самурайского духа выдавало парашюты только заслуженным асам, жизнь которых считалась особо ценной для империи. В воздушных боях 1938 года, по словам китайского историка Пын Мина, советские лётчики разгромили такие считавшиеся непобедимыми японские авиаэскадрильи, как «Воздушные самураи», «Четыре короля воздуха», «Ваки-кодзу», «Сасэбо».
На всех высотах шли бои между истребителями. Строй нарушился, каждый дрался самостоятельно. Самолёты И-15, более маневренные, вели бои на горизонталях и, особенно, на виражах, а И-16 — на вертикалях и вдогон. Всё небо было исчерчено трассами светящихся пуль. Группа Благовещенского вернулась на свой аэродром, когда горючее было уже на исходе. В результате непродолжительной схватки японцы потеряли 21 самолёт, а китайская авиация — 2. Все ханькоуские газеты подробно описывали подвиг китайской авиации. По понятным причинам не было названо ни одной русской фамилии, хотя бои вели преимущественно советские добровольцы, среди которых: Благовещенский, Губенко, Кравченко, Душин, Беспалов, Грицевец, Пунтус и др.
Поражение в воздушном бою 29 апреля 1938 г., да ещё в день рождения японского императора, буквально потрясло японское командование. В панике оно срочно перебазировало свою бомбардировочную авиацию с прифронтовых аэродромов вглубь.
Самолёт Благовещенского всегда стоял рядом с командным пунктом. Достаточно было поступить сигналу о появлении противника, как командир эскадрильи взлетал первым. Авторитет его был непререкаем. Он был неистощим на выдумку и боевую смекалку. По его предложению в кабину каждого самолёта поставили бронеспинку, что надёжно предохраняло лётчиков от пуль. Носил он вязаный свитер, серую замшевую куртку, которую в одном из боёв японцы основательно продырявили. Механик хотел починить её, но Алексей отказался.
— Что ты, милый! С заплатой я буду ходить, как оборванец. А тут — боевая отметина, чуешь разницу?
У Благовещенского были широкие, как у запорожца, штаны. На вопрос, к чему такой фасон, он неизменно отвечал: «Чтобы подчинённые не видели, как у меня дрожат колени, когда бывает страшно».
Через неделю в эскадрилье Благовещенского виртуоз пилотажа Антон Губенко, израсходовав в воздушном бою боекомплект, применил таран, второй таран после П. Н. Нестерова, причём с благополучным исходом для атакующего.
«Встряхнуло, как на столб наткнулся. Японец штопорит, с крыла у него шмотья летят, а моя „ласточка“ слушается».
Всего в Китае Губенко сбил семь японских самолётов. За свой подвиг он бал награждён китайским Золотым орденом.
Крепыш, с приятным, серьёзным лицом, спокойный, рассудительный, с быстрой реакцией, способный моментально оценивать воздушную обстановку и принимать решение, — таким запомнился мне Антон Губенко
Личный состав — лётчики, штурманы, стрелки-радисты, авиатехники — жили в общежитиях, в трёх километрах от аэродрома. Распорядок дня оставался неизменным. Мы всегда находились рядом с самолётами на случай внезапного налёта японцев. Независимо от погоды, за час до рассвета, лётчики выезжали на аэродром, техники приезжали ещё раньше — часа за два.
Не знаю почему, техники все были с Украины.
«Виткиля вы сюды припхалыся? — спрашивал авиатехник Серготюк (Из воспоминаний доктора Белолипецкого). И сам себе отвечал:
— Припхалыся мы с далэкой Украины, щоб добыть китайскому народу щастлывой доли»!
У того же Белолипецкого есть описание отца:
«Боевые действия группы наших бомбардировщиков возглавлял Сидор Васильевич Слюсарев — сухощавый, высокого роста, отличной физкультурной выправки, блондин». (Ну уж, только не блондин! Отец был тёмно-русый. Может, выгорел, открывая колпак над пустыней Гоби?).
Томительно ожидать воздушной тревоги. Лётчики — кто лежит под крылом своего истребителя, кто под навесом из бамбука. Где-то тихо напевают задушевную украинскую песню. Кое-кто пытается вздремнуть, но заснуть не может, то и дело поглядывая на сигнальную вышку. Наконец, долгожданная тревога. По сигналу ракеты с командного пункта мы взлетаем и уходим из-под удара в зону ожидания, в 50 км от аэродрома. Примерно через полчаса ведущий эскадрильи на бреющем полёте возвращается провести разведку: цел ли аэродром и нет ли поблизости противника. В случае если на посадочной площадке — полотнище в виде буквы «Т», что значит — всё в порядке, он идёт за остальной группой и приводит её домой. Если же лежит «крест», то, в зависимости от наличия горючего, мы либо «барражируем» в зоне, либо уходим на запасной аэродром.
Обедали тут же, на аэродроме. Кухня водилась как европейская, так и русская. Обед китайских лётчиков насчитывал десять-двенадцать блюд. Есть с помощью «куйадзами» (палочки) не так просто. С первых попыток наши лётчики протыкали ими местные пельмени насквозь. Напротив — улыбающиеся китайцы, зажав куриное яйцо палочками, крутят им, как игрушкой. Я, к слову сказать, довольно быстро обучился, даже ел таким образом суп. Частенько обедал в компании китайских лётчиков, что сильно им импонировало.
После сигнала «отбой» надо зачехлить материальную часть, выставить караул и сторожевые посты. Возвращались на отдых в «литише» поздно, переодевались, принимали душ и шли ужинать. После ужина часто заводили патефон. У нас был широкий выбор пластинок из репертуара Лещенко и Вертинского.
В Хэнъяне в нашем общежитии всё время крутился один китаец по имени Саке. Почему я запомнил это имя? Потому что от него всегда шёл запах рисовой водки «саке». Он был маленького роста, сгорблен, чрезвычайно неприглядной наружности: углы рта всегда опущены вниз, глаза как у хорька — маленькие чёрные точки, непрерывно бегающие с места на место. Китайцы относились к нему с удивительной холодностью. Он чувствовал неприязнь к себе и никогда не сердился. Саке был настолько лишён самолюбия и так робок, что, что бы ему ни говорили, как бы его ни разыгрывали, у него даже не менялось выражение лица.
С рассвета до темноты он возился по хозяйству: мыл посуду, рубил дрова, с особым рвением чистил уборные, так как содержимое переходило в его собственность. Работал чернорабочим на кухне, надраивая до солнечного блеска кухонную посуду, рубил дрова для плиты, зимой и ранней весной разносил в комнаты нашего общежития жаровни с раскалёнными углями. В его обязанности входило также смотреть за зверинцем, где в клетках содержались обезьяны, которых одних он искренне любил. Часто, стоя возле них, он что-то бормотал себе под нос. В эти минуты обезьяны переставали бегать по клеткам и, казалось, внимательно его слушали.
Все советские лётчики были снисходительны к нему. Жалея Саке, отдавали ему еду, поношенную одежду, при встрече всегда угощали папиросами. Брал он их с особым почтением, но никогда не закуривал, а прятал за пазуху. Никто не интересовался, откуда он? Кто определил его на работу? Словом, он был вне поля зрения нашего и китайского командования.
Во время ночных налётов наш лётно-технический состав вместе с обслуживающим персоналом выезжал за город километров за пятнадцать. Как правило, один наш истребитель всегда патрулировал в воздухе с целью провести разведку — не подсвечивается ли наш аэродром? Существовала договорённость, что самолёт должен обстрелять то место, откуда идёт подсветка, а мы по светящимся росчеркам трассирующих пуль должны тотчас выслать группу вооружённых солдат. В одну летнюю ночь среди задержанных на южной окраине аэродрома с поличным был взят и наш Саке. При нём нашли карманный фонарь для подсветки. Он оказался крупным японским шпионом, и его казнили на другой день после
