об освещении Юрием Манном жизни и творчества Гоголя.
Название рубрики «Книжный разворот» говорит само за себя, а под заголовком «В шутку и всерьёз» Рафаэль Соколовский воспроизводит подробности словесной дуэли Ленина и писателя, сатирика Аркадия Аверченко.
В журнале, выходящем в Нью-Йорке с 2004 года, преобладает поэзия состояний с интонационной медлительностью и отличительными чертами эмигрантской линии. Номер 3 (2010) открывается обширной подборкой Андрея Баумана, поэта, несомненно одарённого, мастера передачи тончайших деталей и природных состояний. Подобно Мандельштаму, поэтом движет стремление «постигнуть всего живого ненарушаемую связь». Правда, мандельштамовское влияние — не только семантическое, но и интонационное — порой отдаёт подражательностью. Когда будет преодолено это влияние (от прямых реминисценций — «колосьями шумит у изголовья» в концовке стихотворения, «что кровь по венам движется любовью»), когда уйдут тривиальные, общепоэтические начала вроде «Человек выходит из дома, / собираясь купить к столу немного вина и хлеба» или слишком опрощённые концовки («и цельный напролёт распечатленный мир / уловлен в этот миг и без остатка явлен») — тогда, на мой взгляд, Андрей Бауман имеет все шансы состояться как поэт, обретший собственный голос.
В стихотворении живущей с 1991 года в США Ирины Машинской «Книга» — черты, свойственные современной эмигрантской поэзии: некоторая интонационная вяловатость и лексическая неуклюжесть («нарядная, у стола — скатерть в сто ватт — открыта / дверь, с порога я вижу вазочки и закуски / будем с тобой чай из чашек московских»), словно продиктованная отлучением от родной языковой стихии; географическое разделение на «здесь» и «там» с уходом в метафизическое измерение:
Сродни Машинской и Светлана Мамедова, родившаяся в Ташкенте, но в настоящее время живущая в Сиэтле (США). Несмотря на талант, остро чувствуется отсутствие или недостаточность литературной среды, вынужденная отстранённость от русской стихотворной традиции. Иногда эта отстранённость нивелирует художественное значение стихотворения ввиду композиционной и рифменной небрежности, не ощущаемой автором:
По-восточному неторопливы, размеренны стихи Данила Файзова — отправной точкой лирического сюжета становится мгновение, словно выхваченное из городской суматохи и символизирующее возможность подумать о смысле жизни.
Жизни, как водится, сопутствует её оппозиция, присутствие которой выражено в стихах Файзова различно: так, в интересном стихотворении о диалоге Москвы и природы столица побеждает природу в споре, возвышаясь, но и идентифицируясь с ней.
Юсуфа Караева можно назвать поэтом тонкой душевной организации: мотивы обиды и непонимания человека в меняющемся мире повторяются в его подборке. Непонимание — в дидактичном стихотворении о ребёнке и взрослых, смотрящих на него с высоты возрастного полёта; непонимание — в разговоре с любимой, на признания отвечающей «я тоже». Стихи балансируют на грани верлибра и лирической прозы — часто возникает не совсем мотивированная расстановка межстрочных пауз с одновременной прозаической нарративностью.
Юлий Хоменко — мастер короткого ироничного пейзажа. Подборка в «Интерпоэзии» получилась в каком-то смысле космополитичной: замкнутость побуждает лирического героя к искусственному, порой метафизическому расширению пространства. Снега Вены осенней — те же, «что метут на Москву с Енисея», сады и парки Вены напоминают Петербург. За внешней лёгкостью восприятия — тоска по родине, которая, как известно, «давно разоблачённая морока». В стихотворении про облако — мотив вынужденной заброшенности в чуждый мир:
