Журнал «День и ночь» 2011–03 (83)

Пусть скачет жених — не доскачет!
Чеченская пуля верна.

Александр Блок, 1910 г.

Четвёртый час… Едва чадит жасмин.
Бессонница… Рассвета поволока.
И чудится, что в мире ты один,
Кто этакой порой читает Блока.

Причём тут Блок? Талантливый пиит,
Скончался молодым… В своей постели.
Тем лучше — как Есенин, не убит,
Как Мандельштам, в ГУЛАГе не расстрелян.

У нас проблемы новые, свои,
И с блоковскими сходятся едва ли —
Кто пробовал то «золото аи»,
Кто незнакомкам розы шлёт в бокале?

Но это Блок!.. Прозрение не лжёт,
Какие бы ветра вокруг ни дули.
Прошло столетье… Вновь десятый год…
Не доскакал жених… Чечня… И пуля…

В «пятой графе»,
где о национальности
Воют анкеты
с наркомовских лет,
Я б начертал, презирая банальности,
Гневно-торжественно:
«Русский поэт».
И осторожно,
чернилами синими,
В карточке,
где обтрепались края:
«Русский поэт… Вывод сделал консилиум…» —
Вместо диагноза
вывел бы я.
А упаду
в одинокой дубравушке,
Бледным лицом да на заячий след,
«Русский поэт», —
пусть напишут на камушке,
Просто, без имени:
«Русский поэт»…

Владимир Макаренков[40] Я в храм вошёл

Наказание

Как грустно, я не спал давным-давно
Так, чтобы мир во сне перевернулся,
И я на горнем облаке проснулся
Со всем небесным царством заодно.

И был бы я большой, как шар земной.
В себя вмещал бы горы и долины,
И воды, и подводные глубины,
Лёд полюсов и африканский зной.

И говорил бы я на языке
Зверей и птиц, и земноводных гадов.
И слышал бы я даже звук раскатов,
Рождающихся в хлебном колоске.

Так часто в детстве, озирая дом,
Как небо, в пробуждении счастливом
Я ощущал себя огромным миром.
Но, повзрослев, стал атомным ядром.

Не избежать реакции цепной,
Запущенной от райского изгнанья.