преждевременных родов. Роже не предупредил об опоздании. А тут началась демонстрация: крики, драка, взрывы гранат, выстрелы. Я была как безумная и бросалась то к окну, то к двери, едва услышав шаги на лестнице. В какой-то момент я заметила мужа на улице, он подходил к дому. Я все помню так, будто это произошло вчера. Он шел с букетом мимоз и коробкой с пирожными, поднялся на несколько ступенек и остановился возле перил, наблюдая за происходящим. Я крикнула, чтобы он не задерживался, но из-за шума на улице он не услышал мой голос.
— Месье Тиро был один?
— Сначала — да, но немного спустя возле него остановился человек в форме полицейского, по- моему, из ЦРС. Он выглядел странно: несмотря на дождь и холод, нес свое кожаное пальто на руке. Затем незаметно скользнул сзади к Роже, захватил его голову левой рукой. В другой он держал револьвер. Я кричала, кричала так громко, как только могла, но безрезультатно. Хотела спуститься, но с трудом добралась до двери… из-за Бернара. То есть из-за живота. Бедный Бернар!
— Извините меня за то, что заставил вас снова пережить тяжелые воспоминания, но другой возможности нет. Дело в том, что бельгийские кинематографисты сняли на пленку часть этой сцены. Оператор находился на другой стороне бульвара. У меня есть фотография, сделанная с одного из кадров. Речь идет о последних мгновениях жизни вашего мужа. Лицо убийцы наполовину закрыто, но все же видно достаточно ясно. Вы посмотрите?
Она согласилась.
— Вы знаете этого человека?
— Нет. Я никогда не встречалась с ним. И никогда не видела мужа с полицейскими. Не понимаю, почему они его убили…
— И последнее, мадам. На этом мы закончим. Несколько минут тому назад вы сказали, что муж заканчивал уроки в пять часов. Как же вы можете объяснить его возвращение домой двумя часами позже? Ведь чтобы дойти от лицея до квартиры, достаточно десяти минут.
— Не могу объяснить, инспектор, но это так.
— Часто ли он опаздывал?
— Раз в неделю, иногда два… Знаете, беременность не позволяла нам иметь интимные отношения. Не могу сказать, что мне приятно говорить об этом, но допускаю, что Роже мог встречаться в это время с другой женщиной, и не вижу в этом ничего плохого.
— Я тоже. Извините, но профессия часто заставляет меня касаться личных отношений людей, порой даже интимных. Я задал этот вопрос потому, что в списке вещей, обнаруженных в карманах вашего мужа, упоминается билет в кинотеатр «Миди-Минюи». Думаю, что в нем-то и дело. Двадцать лет тому назад уважаемый преподаватель истории должен был, вероятно, стесняться даже перед женой своего увлечения фантастическими фильмами. Зная номер билета, я попрошу проверить в Национальном центре кинематографа точную дату выдачи.
Она улыбнулась. Я подумал, что за все двадцать два года это была ее первая улыбка.
— Вашего мужа убили не случайно. Я сужу по бельгийскому фильму. Убийца действовал по определенному плану, у него были приметы жертвы. Человек из ЦРС, хотя я не исключаю и того, что он был переодет в форму роты безопасности, направился к улице Нотр-Дам де Бонн-Нувель без всяких колебаний. Он действовал как профессионал. То же самое можно сказать и об убийстве вашего сына в Тулузе. Кажется невероятным, чтобы ваш муж стал жертвой просто потому, что он похож на кого-то другого. Думаю, что его выбрали совершенно сознательно. Бесспорно, он мешал кому-то, причем мешал так сильно, что с ним решили расправиться. Вы уверены, что он не занимался никакой политической, профсоюзной или аналогичной деятельностью?
— Я ведь вам уже сказала. За исключением опозданий — походов в кино, как вы считаете, и я вам верю, — не вижу ничего загадочного в жизни мужа. Дома Роже никогда не касался этих тем. Мы разговаривали об истории и литературе. Его особенно интересовали средние века, и он отдыхал за работой над книгой о своем родном городе Дранси. Он был необычайно привязан к родителям, которые живут там же.
В доме родителей он провел всю свою молодость. Что касается книги, которую писал Роже, то она у сына, вернее, у его невесты Клодин. Вы с ней знакомы?
— Да, я познакомился с ней в Тулузе. Мне хотелось бы посмотреть эту работу. Они с Бернаром ладили между собой?
— Честно говоря, не знаю. Девушка неохотно приходила сюда. Я заметила, что она плохо чувствовала себя у меня. Видеть ее было свыше моих сил. Жить со мной нелегко. Они производили впечатление счастливых молодых людей. Это все, что я могу сказать.
Выйдя от Мюриель Тиро, я попал на Бульвары. Перед тем как повернуть, обернулся и посмотрел на окно ее квартиры. Она стояла у окна и махнула мне рукой. Какой-то момент я наблюдал за ней, прежде чем ответить, затем спустился в метро. Дальбуа советовал доехать на электричке до конечной остановки.
Здесь, на площади, начинались местные автобусные маршруты. Дальбуа жил в экспериментальном квартале, нечто среднее между дешевыми многоэтажными громадами и частными домиками. Жилые «ячейки» его дома выглядели беспорядочно расположенными кубами. Крыша нижней квартиры служила террасой для верхней. Я позвонил в квартиру номер семьдесят три. Мне открыл сам Дальбуа.
— Привет, Каден. Я уже думал, что ты не придешь.
— Ну что ты! Твое приглашение для меня большая радость.
Он представил меня Жизель, занятой приготовлением ужина. Она закрыла духовку и повернулась ко мне. Показывая на фартук, сказала:
— Извините меня, я не успела переодеться.
Хозяин продемонстрировал мне квартиру, вплоть до последнего стенного шкафа, затем повел в гостиную и включил телевизор, но при этом убрал звук.
— Ну как дела?
Я рассказал ему о путешествии в Брюссель и посещении матери Бернара Тиро. Он сразу заинтересовался снимком:
— У тебя фотография с собой?
Я положил ее на столик, заставленный бутылками.
— Совершенно невероятная история! — Он поднес снимок к глазам. — У твоего ЦРС вполне правдоподобный вид. За исключением того, что отсутствуют отличительные знаки. Логически рассуждая, он должен носить на форме номера роты и района. Что ты думаешь по этому поводу?
— Для обычного времени это верно. Но не в тот вечер. Я узнал: все правила были отменены. Войска использовали взятое со складов оружие. Вполне допустимо, что солдаты получили приказ снять отличительные знаки.
— Ты ввязался в опасное приключение. Я уже советовал тебе и повторяю еще раз: плюнь на это дело. Веди следствие в Тулузе с прохладцей. С тебя никто не спросит. Дело кончится списанием в архив. Ты ничего не потеряешь. Найдешь другое не столь опасное убийство и наверстаешь упущенное. Рюмку анисовой?
— Нет, спасибо, я в такую жару не пью крепкие вина.
— Тогда перейдем к столу. Я сам составил меню в память о нашей «каторге» в Страсбурге.
Притворно жалуясь на тяжесть, Жизель Дальбуа внесла глиняный горшок с внушительным количеством шукрута — тушеной капусты с кровяной колбасой и сосисками, который она водрузила между двумя бутылками эльзасского вина.
— Давай, Каден, не стесняйся. Эта капуста по-страсбургски. Жизель неплохо ее готовит. Ну, как ты находишь?
— Изумительно! Поздравляю вас, мадам.
Мы покончили с едой, обильно спрыскивая ее вином. Кофе Жизель подала нам на террасе, на свежем воздухе.
Они проводили меня до вокзала. Пока мы шли, я вручил фотографию Дальбуа.
— Окажи мне последнюю услугу: попробуй узнать что-нибудь об этом типе. Конечно, найти его не просто. Тем более что он с тех пор наверняка отошел от дел. Если ничего не найдешь, придется послушаться твоего совета.
