Медленно бредя назад, я невольно припомнил одно обстоятельство, а именно — как смертельно побледнел тот полицейский, когда я сообщил ему об обнаруженном трупе. Могло ли быть так, что полицейский, даже совсем неопытный, оказался настолько слабонервным человеком?
Но даже если и допустить, что Руби в самом деле сделала мне своеобразный подарок, указав на настоящего убийцу, какую пользу мог из всего этого извлечь лично я? Можно было представить себе, с каким выражением лица встретит меня полицейский сержант, когда я заявлюсь к нему в участок с подобной версией на устах.
Внезапно я как бы взглянул на это дело с точки зрения полиции и тут же понял, что все это — сплошная ложь, а точнее, дьявольская смесь правды и вранья, на которой специализировалась и сама Руби.
«Ну что ж, что было, то прошло, — подумал я. — Спасибо Руби — теперь я навечно останусь человеком, у которого есть „прошлое“… но нельзя было позволить ей осложнить мне жизнь на будущее».
Я почувствовал, что для поддержания духа мне надо что-нибудь выпить, и пусть этот напиток окажется самым обычным крепким кофе, и неважно, что мысль об этом пришла мне в голову в тот самый момент, когда я проходил мимо одного из молочных баров. Одним словом, я решительно толкнул дверь и вошел внутрь помещения.
Это было одно из типичных заведений подобного рода, внешне напоминающее трамвайный вагон, в котором в передней части стоят столики, а кухня и все прочее располагаются сзади. Я был уже на полпути к стойке, когда мое внимание привлекло нечто, заставившее меня буквально застыть на месте.
Там, на одном из табуретов, почти спиной ко мне, сидело это маленькое дьявольское создание: худые локти уперлись в стойку, крохотные обезьяньи лапки сжимали стакан с каким-то напитком.
Однако она не пила — вместо этого она с неподдельным восхищением, словно находясь в экстазе от заворожившего ее зрелища, взирала на лицо молодого Адониса, царившего в пространстве за стойкой. Парень был худощавый, с темными волосами и красив, как гремучая змея. Ну, вы знаете такой тип внешности.
В ушах у меня завис какой-то жужжащий звук. Я стоял совершенно спокойно, но где-то в глубине меня возникло внезапное видение ясной и ошеломляющей истины, для подтверждения которой подчас не требуется никаких доказательств.
Затем я перевел взгляд на Руби.
Парень только что намазал маслом несколько кусков хлеба, очевидно, предназначенных для бутербродов, и продолжал сжимать в правой руке нож, машинально пробуя указательным пальцем левой руки, насколько острое у него лезвие.
Ни я, ни девчонка его совершенно не интересовали.
Все его внимание было обращено на пару молоденьких девушек, которые сидели за столиком рядом со стойкой и разговаривали с той подчеркнутой оживленностью, которая появляется в их жестах всякий раз, когда поблизости оказывается любой, хотя бы относительно привлекательный молодой парень. Полуприкрыв глаза, он взирал на них, словно видел открывающиеся перед собой загадочные и одновременно сладостные перспективы.
Затем, словно притянутый магнитом, он положил нож и устремился вперед, миновал завороженную Руби и принялся убирать с их столика пустые чашки.
Одетый в короткую белую курточку, он склонился над девушками и принялся неслышно нашептывать им какие-то, очевидно, достаточно соблазнительные фразы-предложения, одновременно выставив на мое обозрение заднюю часть своих брюк какого-то на редкость отвратительного цвета. Я решил отказаться от ранее задуманной идеи освежить горло в этом заведении.
Резко развернувшись, я зашагал вперед, и быстрее, чем кто-либо успеет произнести слова «хладнокровное убийство», покинул это заведение.
Я согласен, неясного во всем этом — хоть отбавляй, и мне бы самому хотелось бы как следует разобраться в кое-каких деталях.
Например, каким образом моя очаровательная Руби вообще отыскала этого типа?
Возможно ли было, чтобы она систематически выискивала его, ориентируясь по характерным особенностям одежды? Или она знала его и раньше? А может, все это — самая обычная случайность, по принципу, как говорится, «новичкам всегда везет»?
Как долго собирался он потчевать ее бесплатным мороженым, горячим шоколадом и прочими лакомствами, чтобы заставить держать язык за зубами?
И что случится, когда ему все это порядком надоест?
Или когда… впрочем, хватит.
Эти и им подобные вопросы, скорее всего; так и останутся для меня полнейшей загадкой.
Когда сходятся два тигра, мне лучше убраться подобру-поздорову.
Филлис Макленнан
До свидания, мисс Паттерсон
Пятый класс мисс Агнес Паттерсон не шевелясь сидел — под горгоньим взглядом своей учительницы в ожидании следующего пункта ее тщательно продуманного плана. Неподвижные, с прямыми спинами, аккуратно сложив руки на партах, с выражением уважительного послушания на лицах, они, казалось, и не подозревали, что это был последний день перед пасхальными каникулами, что занятия заканчиваются и что весна ждет их за открытыми окнами. Казалось, что ни в деревьях, подернутых розовым дымком, ни в беспечном щебете птиц, ни в теплом дыхании влажной земли с ее новой жизнью не было для них ни малейшей прелести. Ни один из них не смотрел в окно. Кроме занятий, было еще нечто, стоявшее на подоконнике, что отвращало из взгляды от этого места: пустая хомячья клетка.
Клетка не предназначалась для нового жильца. Она стояла здесь исключительно для того, чтобы напоминать им о провале их природоведческих наблюдений, — выверты современного образования, которые мисс Паттерсон никогда не одобряла. Группа, которой было поручено ухаживать за зверьком, забыла взять его домой на время рождественских каникул, а учительница, увидев в этой оплошности чудесную возможность преподать суровый урок Ответственности, оставила животное на произвол судьбы, на которую обрекли его нерадивые попечители. Вернувшись после каникул, они обнаружили его мертвым, лежащим на спине, с оскаленными зубками, окоченевшего и холодного. Мисс Паттерсон красочно описала муки, которые должен был испытывать умирающий от голода и жажды хомячок, и этим довела большинство детей до истерики. Одно было ясно: никто из них уже не посмеет бросить взгляд в сторону страшной клетки, какие бы удивительные дела ни происходили за окном. Они сидели пришибленные, полностью под контролем. Если бы учительница ударила кнутом, они бы встали на задние лапки.
Все, кроме Коринны.
Дерзкая маленькая чертовка Коринна! Она сидела в углу, как кошка, которая забрела сюда по случайной прихоти, — то наблюдая за происходящим непроницаемо-тлеющим кошачьим взглядом, то уходя в себя, в свои таинственные мысли. У нее была репутация смутьянки. Ее переводили из класса в класс после того, как учителя по очереди отказывались с ней справляться. Родителей вызывали в школу, но они не пожелали обсуждать этот вопрос, как подобает родителям. Они сказали, что их дочь пошла в школу потому, что этого требует закон, — так вот, пусть закон и отвечает за ее поведение. Это не их забота.
В классе мисс Паттерсон она была чуть больше недели, и хотя еще не успела ничего натворить, от одного ее присутствия класс начинало лихорадить. Дети становились беспокойными, нервными, как овцы, учуявшие волка. Ее презрение к их занятиям было очевидным. Когда ее вызывали, она отказывалась отвечать на вопросы, не выполняла домашних заданий, сдавала чистые листы, и — имея перед собой такой пример — остальные начинали постепенно отбиваться от рук.
Но мисс Паттерсон не беспокоилась. С трудными детьми она работала уже двадцать лет и умела ставить их на место. Ее методы были если не деликатны, то эффективны. Когда на контрольной по арифметике, которую сдала Коринна, мисс Паттерсон обнаружила только ее имя, в ход было пущено
