рыхлые трески и шелесты.
Пушков снес обиду, посетовал лишь на то, что не следовало бы капитану корить его перед началом атаки, а следовало ободрить и напутствовать. С ободряющим командирским напутствием легче идти на огонь пулеметов. Посмотрел на своих солдат, присевших у кирпичной стены, освещенных зарей. На касках был отсвет зари. На стволах автоматов, на трубах гранатометов, на снайперских винтовках был тот же малиновый свет. И на скулах, переносицах, сжатых губах. Пробегут, продерутся, промчатся сквозь зимний короткий день, чтобы в сумерках, в чернеющей синеве, забыть навсегда об этой заре. Бинтовать ушибы и раны, чистить оружие, устало хлебать из котелков, забываться на обгорелых досках обморочным тяжелым сном.
В эти последние перед атакой минуты Пушков смотрел на солдат, охраняя их своим тревожным, похожим на нежность чувством. Ларчик сидел на корточках, ухватив руками гранатомет, и казался печальным. Косой докуривал сигарету, держа в грубых пальцах окурок. Еремин положил на колени снайперскую винтовку, не мигая смотрел на снег. Мазило приклеивал краешек изоляционной ленты, скреплявшей рожки автомата. Метро морщил губы, словно пытался выговорить неприятное, неудобное для произношения слово. Мочило оперся локтем на ручной пулемет, увешенный лентами, как веригами. И не было среди них Клыка, не было Звонаря – их машинально искал и не находил лейтенант, испытывая ноющую, неутихавшую боль.
– Сейчас «коробки» начнут долбить! – Ротный нервно смотрел на часы, на угол соседнего дома, за которым рокотали моторы. Ожидал, когда на скорости, крутя катки, вырвется танк. Наведет орудие, выпустит жидкое пламя и, дрогнув от грохота, снова исчезнет за домом.
Огонь будет длиться недолго, пока не вспыхнут пожары на этажах и у входа. И тогда атака, как бросок в ледяную воду. Бежать на красное дымное солнце, на едва различимые по всему фасаду бледные пулеметные вспышки. Увиливать, описывать восьмерки и петли, обманывая пули. Добежать до фонтана, упасть в мелкий снег, благодаря за спасение Бога. Оглядываться на бегущих солдат, моля, чтобы все добежали.
Пушков старался остановиться на какой-нибудь простой укрепляющей мысли. И это была мысль об отце. Отец в это мгновение тоже смотрит на восходящее солнце. Малиновый свет лежит на дверях железного кунга. Через малиновый свет и восходящее солнце они связаны с отцом.
Ротный кричал по рации. Рокот моторов усилился. Стена дома дрожала. Из-за угла вытягивало синюю гарь. Одолевая металлические звуки двигателя, отчетливо, сквозь невидимый, установленный вдалеке громкоговоритель раздался голос, дрожащий, слегка искаженный вибрацией:
– Товарищ лейтенант, это я, сержант Клычков!.. Я в плену у чеченцев!.. Не стреляйте из танков!.. Тут много наших!.. Звонарев и другие!.. Пожалуйста, не стреляйте из танков!.. – Голос Клыка был истошный, умоляющий. Несся сквозь огромную, дующую страданием трубу. – Это я, сержант Клычков!.. Пусть не стреляют из танков!.. Тут много пленных!..
Солдаты повернули голову, все в одну сторону. Малиновый свет лизнул стальные каски. Они слушали голос Клыка. В их расширенных глазах блестели одинаковые малиновые точки, как в ягодах черной смородины.
– Товарищ лейтенант, это я, Клык!.. Тут Звонарь, и вертолетчик, и прапорщик саперной роты!.. Пусть не стреляют из танков!..
Из-за дома, выталкивая гору дыма, вращая гусеницами, вывалил танк. Качая орудием, пошел на прямую наводку, выбрасывая из-под траков спрессованные брикеты снега. Пушков кинулся к ротному, дернул его за рукав, стал срывать наушники.
– Командир, отбой танкам!.. Там Клык и Звонарь!.. Не стрелять!.. Побьем их всех!..
Ротный сначала изумленно и зло защищался, вырывая наушники. Но когда тоже услышал призыв Клыка, воткнулся в рацию и, сжимая до тонких трещин монголоидные глаза, стал орать: – «Коробки», отставить огонь!.. Я – «Роза»!.. Отставить огонь!.. Отойти на исходные!.. Как слышишь меня, «Второй»?..
Танк услышал. Дернулся, колыхнув орудием. Недовольно замер, выбрасывая из кормы шматки дыма. Стал медленно разворачиваться, блестя на башне малиновым светом. Уползал за дом, оставляя на снегу черный ребристый след.
– Они ими, суки, как живым щитом прикрываются!.. – Ротный мучился, всасывая воздух сквозь кривые зубы. – Не можем стрелять по своим!..
– Товарищ капитан, доложите комбату, мы их возьмем без танков!.. Моим взводом возьмем!.. Прикройте меня пулеметами!..
Ротный работал на рации, переходил на волну батальона. А Пушков опустился на корточки перед сидящими у стенки солдатами. Втолковывал, объяснял:
– Вернем своих мужиков!.. Иначе нам Бог не простит!..
– Командир, чего говорить! – Снайпер Еремин чуть подбросил лежащую на коленях винтовку. – Клыка и Звонаря отобьем!..
Все пулеметы штурмовой группы были направлены на зеленое здание, готовые бить по вспышкам. Стрелки щурились, ослепленные зарей, в которой докипало тяжелое варево света. Пушков, сжимая ручной пулемет, приглашая с собой Мочилу, навьюченного острозубыми лентами, медно-красными на заре, приказывал взводу:
– Мы вдвоем с Мочилой к фонтану!.. Прикрывайте!.. За нами Косой и Еремин!.. Потом остальные!.. От фонтана мы с Мочилой к столбу!.. Вы прикрываете!.. Потом к столбу Косой и Еремин!.. Мы прикрываем!.. Идем к легковушке!.. Наблюдать этажи!.. Бить по вспышкам!.. Ну, с Богом, звери, пошли!..
И когда выскочил из-за угла, кинулся, бросками влево и вправо, расшвыривая снег, слыша за собой тяжелый топот бегущего пулеметчика, в створе улицы из развалин показалось солнце, красный оплавленный край. Ослепленный, чувствуя противодействие солнца, Пушков бежал на него, словно хотел затолкать обратно за ломаные стены.
Добежал до фонтана и кинулся вниз, проезжая на животе по глазированному снегу, утыкаясь каской в бетонную чашу. Рядом плюхнулся, горячо задышал Мочило. Заелозил, устанавливая сошки пулемета. Пушков успел рассмотреть остатки скульптуры, украшавшей фонтан, должно быть, оленя или джейрана. Его алебастровое тело унес снаряд, оставив четыре нога с копытцами. Хвалил себя за быстроту бега, за внезапность броска, не позволивших чеченцам открыть огонь. Бранил солнце, застилавшее зрение, делавшее зеленый дом неразличимо-черным бруском, с едва заметными окнами.
– Давай, Мочило, лупи по первому этажу, я по второму!.. Огонь!.. – приподнялся, махнул оставшимся за углом солдатам. Сжирая ленту, загрохотал пулемет Мочилы. Заработали, как отбойные молотки, тяжелые пулеметы поддержки. Из-за угла, освещенные солнцем, выбежали Косой и Еремин. Змейкой, сближаясь и удаляясь, набегали. Их лица, озаренные солнцем, были как медные маски. Пушков успел порадоваться умелому бегу солдат и тому, что молчали пулеметы противника, подавленные яростной стрельбой наступавших. Плотнее ухватил пулемет, провел грохочущей очередью вслепую по фасаду, по окнам второго этажа, различая сквозь тугие, гулкие стуки мелодичный, хрустальный звон осыпавшихся стекол.
Солдаты подбежали и плюхнулись рядом, взрыхляя снег. Казалось, они уйдут под этот снег, в его мерцающую, в солнечных блестках, рыхлость, как медведи в берлогу, чтобы перезимовать время работающих пулеметов.
– Отлично!.. – Пушков чувствовал яростную упругую силу, толкавшую вперед. Верил в их удачную, неожиданную для чеченцев атаку. Спасаясь от ударов танков, боевики попрятались в глубоких подвалах, отползли от пулеметов в глубину дома. Надеялись пережить огневой налет, чтобы в минуту затишья пробраться сквозь пыль разрушений к ячейкам, открыть по наступающим шквальный огонь. – Давай, Мочило, за мной!.. К столбу светофора!.. Видишь, для них красный, для нас зеленый!.. А вы, мужики, прикрывайте!..
Сорвался из-за фонтана, качая в беге пулеметом. Отталкивал стволом слепящее солнце. Ожидал встречные, от зеленого дома, очереди, бурлящие под ногами полоски снега. Над головой, слева и справа, окружая его лучистыми блестками, неслись очереди прикрывавших его пулеметов.
«Почему не стреляют?» – изумленно подумал он, тут же объясняя это своей ловкостью, хитростью и удачей. Еще оставалась спасительная минута, в течение которой чеченцы, не дождавшись танковых залпов, возвращаются к огневым ячейкам. И этой минутой воспользуется атакующий взвод.
Пушков добежал до фонаря, кинулся к его бронзовой литой станине, от которой тянулась тень. Поместил себя в эту узкую тень, спасаясь не от пуль, а от всепроникающего солнца. Мочило ткнулся у его ног,
