свидетельствовавшими, что изобретенную технику «сифилизации» он испытывал на себе, вводя сифилисный гной в открытые раны.
Таким образом благодаря посредничеству Скиллимана, эксперимент вошел во вторую стадию. Фактически дело пошло по пути доведения до конца того, чего ждали от этого с самого начала — разнообразных исследований в Апокалипсисе, которые называют «Чистым исследованием».
Ему помогают двадцать «шестерок» (как он презрительно называет их, но настолько величественно, что даже у них, его жертв, это должно вызывать восхищение) — бывшие студенты или ассистенты, которые с великой охотой добровольно согласились на инъекцию Паллидина. Так что мы, побуждаемые чувством соперничества, должны постигнуть наивысшие взлеты гениальности — все мы, оставшиеся на том берегу Иордана. Я рад, что был отрешен от соблазна. Однако задаюсь вопросом, а смог ли бы я не поддаться?
Обозревая с вершины горы бесконечные просторы реалий золота — я даже сейчас могу слышать голос искусителя: «Все это может быть твоим».
Вот еще один факт, факт редчайшего склада.
В одной из попыток установить, действительно ли существует одна-единственная венерическая болезнь (в то время гонорею путали с сифилисом), Бенджамин Белл, исследователь из Эдинбурга, в 1793 году сделал прививки болезни своим студентам.
Более предусмотрительный, но не более порядочный человек, чем Орис-Тюренн.
Записка от X.X.: «Какая тут, к черту,
Уместность Орис-Тюренна — и упоминания доктора Белла в качестве продолжения — в том, что мотивация подобного поведения, чисто фаустовское побуждение ухватить знание за любую цену, наверняка та же, что и у нашего доктора Скиллимана здесь, в лагере «Архимед». Фауст пожелал отречься от любой мольбы к небу; наш доктор Скиллиман, за малым исключением Небес, готов поплатиться даже еще более жизненно важным товаром — его собственной жизнью на земле. И все это с единственной целью разобраться в неком патологическом условии: в случае О-Т, сифилисе; в случае Скиллимана, гениальности.
Что касается значения реки Иордан, могу отослать вас к Второзаконию (глава 34) и Книге Иисуса Навина (глава 1).
О характере Скиллимана.
Он завидует известности. Об определенных лицах, которых знал, вращаясь в обществе, он не может говорить без неприкрытого проявления негодования по поводу их достижений и способностей. Имена нобелевских лауреатов приводят его в бешенство. Читая монографии в своей области знаний, он едва сдерживается при одной мысли, что существует еще кто-то, кто постиг их содержание. Чем больше он вынужден восхищаться тем, что действительно достойно, тем больше он (внутренне) скрежещет зубами. Теперь, когда Паллидин уже начал оказывать на него свое действие (прошло уже около шести недель), не трудно заметить обуревающую его радость. Его веселость сродни радости альпиниста, который проходит вехи, оставленные в самых верхних точках восхождения теми, кто штурмовал вершину до него. Можно почти воочию заметить, как он ставит галочку против имени: «Это Ван-Аллен!» Или: «Ну вот, я и прошел Гейзенберга».
Божий дар Скиллимана.
Волей-неволей мы живем в эпоху коллективного труда. В следующем поколении, настойчиво утверждает Скиллиман, кибернетизация продвинется настолько вперед, что в моду вернется гений- одиночка; он сможет получать достаточно большие субсидии для поддержки своей работы батальонами самопрограммирующихся компьютеров, в которых будет нуждаться.
Скиллиман не любит людей, но поскольку они ему необходимы, он с большой неохотой, наверное такой же, с какой я учился вождению автомобиля, научился ими пользоваться. Каким-то образом я понял, что он обучался своим «приемам личного общения» по какому-то психологическому трактату, поэтому, когда начинает истерично распинать одного из своих подчиненных, он говорит себе: «Теперь немного отрицательного воздействия — кнута». Точно так же, когда он предлагает вознаграждение, у него на уме мысль о прянике. Лучшим пряником, который есть в его арсенале, является просто предоставление возможности пообщаться с ним. В качестве примера, демонстрирующего расхищение наследия, он не имеет себе равных. Но главная его сила в прозорливости относительно чужих слабостей. Он так хорошо управляет своими двенадцатью марионетками потому, что очень тщательно отобрал людей, которые жаждали быть кем-нибудь маневрируе-мыми. Как любой диктатор, он знает, что в таких людях никогда нет недостатка.
Я, кажется, нанес X.X. более сильный удар, чем предполагал. Его самое последнее послание по внутренней почте надо понимать как признание никуда не годным всего того, что вытекает из последних трех записей дневника: «Ваш портрет Скиллимана недостаточно
Как он выглядит?
Предопределенный природой быть тощим, он растолстел назло самому себе. Однако, из-за недоразвитости конечностей, он вполне вписывается в образ толстобрюхого паука на коротких лапах. Лысея, он попусту тратит энергию на бесполезную укладку длинных боковых прядей жидких волос на своем блестящем черепе. Толстые очки увеличивают крапчатые голубые глаза. Рудиментарные ушные мочки; я частенько замечаю, что задерживаю на них взгляд, отчасти потому, что знаю, как это его раздражает. Какой-то неосновательный облик в целом, как будто его плоть — всего лишь большое количество смазки, которая вполне могла бы сползти, не причинив никакого вреда находящемуся внутри него железному Скиллиману. Очень дурной запах тела (той же самой, но прогорклой смазки). Нехороший кашель курильщика. Одинокий незаживающий прыщ под подбородком, который он называет «родинкой».
Как он разговаривает?
С легкой остаточной гнусавостью: Техас, модернизированный Калифорнией. Гнусавость делается сочнее, когда он разговаривает со мной. Думаю, что я олицетворяю для него великий Восточный Истеблишмент — ту пагубную политическую клику либералов, которая некогда отвергла приложение его научного метода в Гарварде и Шварцморе.
Но на самом деле вас интересует, — О
A. Замечания, связанные с выражением интереса к его собственным исследованиям или исследованиям других. (Пример: «Мы должны избавиться от старых понятий точечной бомбардировки — от индивидуальных, дискретных «бомб». Сейчас мы должны сосредоточить усилия на более обобщенном понятии
Б. Замечания, выражающие презрение к красоте, сопровождаемое несомненно чистосердечным признанием страстного желания разрушать ее всюду, где бы она ни встретилась. (Лучшим примером этого является цитирование изречения нацистского лидера молодежи, Ганса Ио-ста, которое Скиллиман выжег на сосновой дощечке и повесил над своим письменным столом: «Как только я слышу слово «культура», я снимаю с предохранителя свой браунинг».
B. Замечания, выражающие презрение к его коллегам и знакомым. (Ранее я цитировал мнение Скиллимана о Хаасте. За глаза он критикует даже своих верноподданных «шестерок» — и в глаза, если они перешагивают черту. Однажды, когда Шипанский, молодой программист, сказал в оправдание своего промаха: «Я старался, я действительно старался», Скиллиман ответил: «Может быть, дело как раз в этом, а?» Достаточно невинная шутка, за исключением того, что в случае с Шипанским,
