— Ты понимаешь, что это чужая квартира? И что вламываться в нее — преступление? — выговаривал отец.
Илья не мог понять, зачем отец говорит ему все это. И с грустью думал, что в последнее время он разучился понимать даже родного отца.
— Оля там. И она двадцать пять часов в Поле. Она не может выйти сама, а если не выйдет, то вот тут- то и будет разделение Поля, — терпеливо объяснил Илья.
— Ты ей уже ничем не поможешь. И никому не поможешь. Звони в Особый отдел, они сами справятся.
Илья стоял, опираясь на косяк, и смотрел на отца. Спокойно смотрел. Он просто не мог понять, о чем говорит отец. Совсем.
— Так у тебя есть домкрат?
Отец недовольно скривился. Ушел, вернулся с набором ключей:
— Она их часто теряет, поэтому дубликат у нас оставляет.
Оттер Илью плечом, пошел вперед. Открыл замки.
В квартире было сухо. Так сухо, что воздух трещал. Илья почувствовал, как мгновенно пересыхают губы и слизистая глаз. От одуряющего запаха сандала кружилась голова. Ого…
Оля сидела за столом в гостиной. И со спины казалось, что просто задремала, уронив голову на руки. Вот только пальчики были покрыты облезлой бумагой вместо кожи, бумагой, давно расшелушившейся на суставах так, что были видны кости. Юра Семенов, умиравший на глазах Ильи, выглядел все-таки посвежей. Господи, как поздно…
— У-у-у, — сказал Бондарчук.
Илья увидел на столе флакон фрискала, покачал головой: фрискал снимал один из основных признаков, по которым Олю могли бы вычислить раньше. Посмотрел на отца:
— Ты снабдил?
Отец кивнул.
— Давно?
— Два года назад. Она еще здесь училась.
— А почему молчал?
— Кто мне поверил бы в Службе? А ее матери я просто не мог сказать, что у нее дочь — корректировщик. Это ж не благо, а божья кара, когда такой ребенок рождается.
— Спасибо на добром слове. Я тоже тебя люблю.
Отец отвел глаза.
— А теперь все выйдите и не заходите сюда, пока я не разрешу, — спокойно сказал Илья.
Они разом замолкли и уставились на него. Илья повторил:
— Все, уходите.
— Илья, ты ничего не сможешь сделать, — сказал отец. — И ничего не должен делать. Случилось то, что должно было случиться. Нам всем нужно уйти. И позвонить в Особый отдел.
Илья просто смотрел ему в глаза. Молча. Не двигаясь, не дыша учащенно, и вообще не выказывая ни малейшего волнения. Отец все понял. Ссутулился, шагнул к двери.
— Ты все-таки убьешь ее? — Котляков смотрел с неприкрытой ненавистью. — Мне покласть на мир, который ты спасаешь, Олю я тебе не прощу. Ты проживешь ненамного дольше. Я тебе это обещаю.
Илья чуть улыбнулся. Хороший парень Котляков. Добрый. Черненко ничего не сказал, но очень громко подумал. И произносить такое вслух можно было не при всяких грузчиках: смутятся.
— Паш, — с теплотой сказал он, — если у меня ничего не получится… Скажи особистам, чтоб положили нас с ней обоих. Я могу на тебя надеяться?
Котляков разом остыл, смотрел прозрачными глазами, потом молча кивнул и вылетел из комнаты. Илья проводил всех и для надежности заперся на замок.
Если положение в данных обстоятельствах безвыходное, то надо избавляться либо от положения, либо от обстоятельств. Илья решил обрушить Поле, раз другого выхода не остается. Это он со своей псевдотрешкой сумеет. Если войдет. И заставил свой вымотанный мозг породить пробойный разряд.
— Есть такое слово — “надо”, — твердил он сам себе.
И погружался в себя, отключаясь от внешнего мира. Поле было упругим, как резина. Маячило где-то впереди, не впуская в себя. Илья разозлился, подумал — а чего мелочиться? Набрал в грудь воздуху побольше, отошел на шаг — и побежал.
Илья несся вперед, пока в глазах не стало красно от нехватки кислорода. Но бежал. Потом начали болеть легкие — Илья напомнил себе, что это Поле, и никаких легких у него тут нет и быть не может, а потому нечего притворяться.
Серый туман по бокам коридора стал черным, а впереди уже поднималась Черта. Та самая, которую видят многие люди, умирая. И которую видят все до единого корректировщики. Знал бы человек, что никто
