Решение о забастовке в Московском университете созрело к середине января 1922 г. и впервые прозвучало на заседании физико-математического, т. е. стратоновского, факультета. На общем собрании университета идею, вынесенную на обсуждение Стратоновым, поддержало большинство преподавателей и студентов, среди которых особенно были заметны голоса проф. М. М. Новикова и проф. В. Е. Фомина, товарища декана медицинского факультета. К бастующим присоединились все институты и учреждения университета, а также Коммерческий институт имени Карла Маркса, в котором действовал проф. Н. А. Изгарышев. Забастовка состоялась и в Институте инженеров путей сообщения, где руководителем выступления в декабре 1921 г. был проф. Н. Д. Тяпкин[43], а в феврале 1922 г. — проф. Т. П. Кравец. Все они впоследствии попали в списки кандидатов на высылку — правда, не все из них поехали за границу: в отношении некоторых (Куколевского, Изгарышева, Фомина) высылка была задержана или отменена, другие, например, Т. П. Кравец[44], были направлены в Сибирь[45] или, как врачи и студенты-медики, в голодные губернии на борьбу с эпидемиями. Туда же, в окраинные губернии, как оказалось, должны были поехать и Стратонов с Ясинским. Лишь в Берлине они узнали, что им «Политбюро решило изменить меру наказания, заменив высылку за границу ссылкой не то в Якутскую губернию, не то в Туруханский край…»[46] Узнали — и не поспешили этим воспользоваться. Остается только сожалеть, что возможность такого выбора не представилась А. С. Изгоеву: он, сетуя на жесткость большевиков, лишивших его отчизны, писал в эмигрантской прессе:
«Концентрационный лагерь, снега Сибири и Архангельска, глухие кочевья Оренбургской губернии или Киркрая — все, что угодно, только не прекрасные мостовые Берлина, залитые электричеством, с давящей стремительностью тяжелых автомобилей, звонками трамваев и велосипедистов»[47]…
Послать бы вас на короткий срок по узкоколейной ветке на родину, вот бы у вас нервы пошаливать и перестали!..
Внутриполитическая ситуация складывалась таким образом, что под огнем критики, которая обрушилась на большевиков, с одной стороны, в связи с проведением в жизнь принципов новой экономической политики, а с другой, — с возрастающей бюрократизацией партийного и советского аппарата, необходимо было, в первую очередь, пресечь попытки поставить «под вопрос» идеологические основания существования советской власти. В. И. Ленин это прекрасно понимал и, выступая 27 марта перед XI съездом коммунистической партии, пытался объяснить остальным:
«Может быть, наш аппарат и плох, но говорят, что первая паровая машина, которая была изобретена, была тоже плоха, и даже неизвестно, работала ли она. Но не в этом дело, а дело в том, что изобретение было сделано. Пускай первая паровая машина по своей форме и была непригодна, но зато теперь мы имеем паровоз. Пусть наш государственный аппарат из рук вон плох, но все-таки он создан, величайшее историческое изобретение сделано, и государство пролетарского типа создано…»[48]
И поэтому надо было сделать все, чтобы это государство устояло, даже если бы пришлось расстреливать, как предателей, вчерашних соратников по революционной борьбе — эсеров и меньшевиков — тех, вместе с которыми поднимали восстания против царизма, сидели в тюрьмах, гибли на каторге…
28 февраля было опубликовано постановление ГПУ о предании суду Верховного Революционного Трибунала группы членов ЦК и активных деятелей партии социалистов-революционеров за контрреволюционную и террористическую деятельность. На счету партии было убийство в 1918 г. Володарского и Урицкого и покушение на Ленина. Летом 1921 г. состоявшийся в Самаре X Совет партии постановил, что «вопрос о революционном низвержении диктатуры коммунистической партии со всей силой жизненной необходимости ставится в порядок дня»[49]… Процесс по делу «Центрального Комитета и отдельных членов иных организаций партии социалистов-революционеров по обвинению их в вооруженной борьбе против Советской власти, организации убийств, вооруженных ограблений и изменнических сношений с иностранными государствами» проходил с 8 июня по 7 августа 1922 г. и получил широкий общественный резонанс, подготовленный грамотной агитационной кампанией: в печати появилось более десятка книг, посвященных истории и программе партии эсеров[50]. Был нанесен сильнейший удар по ее престижу, побудивший многих рядовых членов порвать с партией, а в марте 1923 г. в Москве открывшийся Всероссийский съезд социалистов- революционеров констатировал ее полный распад, лишил полномочий членов ЦК как изменивших делу революции и призвал бывших эсеров вступать в РКП(б)[51]. И ведь ни один расстрельный приговор по этому делу тогда, в первой половине 1920-х гг., не был приведен в исполнение, а некоторые из обвиняемых были оправданы или прощены…
Новая экономическая политика, при всей непредсказуемости своих поворотов, безусловно, повлияла на образ общественной жизни и способствовала быстрому восстановлению целого ряда социальных институтов, в которых «старая» интеллигенция заняла доминирующие позиции. Вновь возникшие всевозможные общества и союзы инициировали созыв всероссийских съездов профессиональных объединений: с марта по октябрь 1922 г. прошло как минимум 4 таких мероприятия: Всероссийский агрономический съезд (март), 2-й Всероссийский съезд врачей (май), 1-й Всероссийский геологический съезд (май), Всероссийский съезд сельскохозяйственной кооперации (октябрь), на которых большевики столкнулись с фактами резкой и нелицеприятной критики своей социально-экономической политики со стороны профессионалов — врачей, агрономов, кооператоров[52]. И если верить статистике, то именно врачи, попавшие в списки высылаемых (всего — 224), составили вторую по численности группу после профессуры, педагогов и научных работников вместе взятых, — 43 против 69, а экономисты, агрономы и кооператоры (22) в этом специфическом рейтинге уступили позицию студентам (34) и литераторам (29)[53].
С ноября 1921 г. возобновили работу частные издательства. К началу июня 1922 г. в Москве их число достигло 220, а в Петербурге 99[54]. Такой быстрый рост издательского дела объясняется тем, что многие авторы «из бывших» за годы гражданской войны собрали значительный «портфель» — они «бойкотировали Государственное Издательство и предпочитали совсем не печататься», ожидая то ли возвращения старого порядка, то ли смягчения цензуры. Действительно, те публикации, которые все же состоялись до 1922 г., всем казались случайностью. Так, в издательстве «Колос» в 1920 г. вышел двухтомник П. А. Сорокина «Система социологии». Сам автор «всю жизнь потом удивлялся», как ему удалось написать и опубликовать эту работу. А его друг проф. Э. Л. Радлов при встрече заметил Сорокину, что «за несколько страниц вашей книги <…> вы заслужили у нашего правительства расстрел, и даже не один. Никто, кроме вас, не публиковал такую резкую критику существующего режима». На что автор ответил: «…раз все равно казнят, предпочитаю, чтобы расстреляли
И все-таки у многих профессиональных обществ и союзов появились собственные печатные органы — журналы и сборники. Видимо, некоторый рост благосостояния с началом нэпа позволил многим интеллектуалам настойчивые мысли о еде и тепле сменить на более отвлеченные и продуктивные. Так, свой журнал создает общество русских врачей имени Пирогова; с конца 1921 г. в Москве начинает выходить
