привязать и не отпускать никуда. Это моя бабья натура тебя ругает. А ты не обращай внимания, воюй, как воюешь. Я же знаю, ты не можешь иначе. И папка мой таким же был. Ну что ты меня все по головке да по спинке гладишь! Будто не знаешь, что я совсем другого от тебя жду.
Простыня сваливается с ее плеч на пол, и я подхватываю Олю на руки.
За окном — предрассветные сумерки. Голова Оли лежит на моем плече, и она тихо дышит мне в шею. Правую ногу она закинула на меня, со стороны можно подумать, что она спит. Но я знаю, что это не так. Слишком невесомо лежит ее рука у меня на груди. Я раздумываю, стоит ли рассказать ей о моей встрече с Седельниковым? Чем дальше думаю об этом, тем тверже решаю: нет. Не хочу омрачать ее настроение любым упоминанием этой “личности”. Я помню, как Оля вспоминала о своих встречах с ним, и не хочу, чтобы на эту ночь легла хоть малейшая тень подобных воспоминаний.
— Ты хочешь мне что-то сказать? — шепчет она.
— Хотел, но раздумал. Не стоит сейчас об этом говорить.
— О чем же все-таки? Может быть, тебя удивило, как я вела себя этой ночью?
— Нет, что ты! Это было прекрасно, но неудивительно.
— Почему? Я сама себе удивлялась.
— Когда любишь, стараешься доставить любимому как можно больше радости. Что же в этом удивительного?
— Тогда о чем ты думал?
— Понимаешь, мы с тобой живем уже четыре месяца, и до сих пор нет никаких последствий, — нахожу я тему.
— Вот ты о чем! Должна тебя разочаровать. Последствия уже есть.
— Серьезно?
Приподнимаюсь и смотрю в ее глаза. По-моему, она не шутит.
— Что, — спрашивает она, — тебя это огорчает?
Я целую ее глаза, щеки, нос, уши и замираю, целуя ее губы.
— Отнюдь, — говорю я, оторвавшись от любимой. — Только есть два момента. Первый: нам пора узаконить свои отношения, то есть расписаться.
— Ну, это не главное. Главное, где это сделать?
— Действительно. Починок непрерывно бомбят, вряд ли загс уцелел и действует. Вот что… Я договорюсь с командиром, возьму “У-2”, и мы с тобой слетаем в Смоленск.
— Когда?
Я прикидываю. Вчера Лосев говорил, что в Починок прибывает и будет там разгружаться танковый корпус. Наша задача — прикрыть эту разгрузку с воздуха. Это дня на два, на три, никак не меньше.
— Через три дня. И сразу сыграем свадьбу. Ты оденешься по-граждански. Платье у тебя есть, а туфли твои я сохранил.
— Хорошо. А что второе?
— А второе: тебе больше нельзя оставаться на фронте.
— А вот это вне твоей компетенции. Буду служить, сколько смогу. По крайней мере, месяца три-четыре продержусь.
— А дальше?
— Дальше Гучкин заметит. А как заметит, дня не даст здесь остаться. Демобилизует, — вздыхает Оля.
— Да я прямо сейчас к нему пойду и все расскажу.
— Только посмей! Учти, если ты это сделаешь, свадьбе не бывать!
— Хорошо, договорились. Я думаю, ты и сама не глупая, тем более что ты — врач. Вряд ли ты будешь без нужды рисковать здоровьем и жизнью ребенка. Только обещай мне одно.
— Что?
— Если со мной что случится…
— Не говорит так! — прерывает меня Оля.
— Если со мной что случится, — повторяю я и поясняю: — Идет война, а я не в летном училище курсантов готовлю. Так вот, ты должна будешь выполнить волю отца: сын должен стать летчиком.
— А дочь выйти за летчика замуж! — смеется Оля. — Это-то я тебе обещаю. Но с тобой ничего не должно случиться, пока я жива. Понял? Я на тебя зарок положила.
— Как это?
— А так. Ты что, не знал, что я — ведьма?
— Хорошо, ведьма моя, согласен. Мы будем жить долго и умрем в один день.
— Вот и славно, — мурлычет Оля и обнимает меня. Провожая меня, она спрашивает:
— Значит, свадьба — через три дня?
— Да, готовься. Прилечу сразу после обеда. Сяду вон на том поле.
— Надо платье приготовить. Где свадьбу справлять будем?
— Ясное дело, у нас. Прямо с самолета — за свадебный стол.
— Надо девчонок и Гучкина предупредить.
— Это уже твоя забота. До свидания.
— До свадьбы! — смеется Оля.
Я иду по дороге к аэродрому, а она стоит на крыльце и смотрит вслед. Чувствую этот взгляд на своей спине, но не оборачиваюсь. Не люблю на земле оборачиваться, плохая это для меня примета.
Задача нашей дивизии сформулирована предельно просто. Обеспечить безопасную разгрузку танкового корпуса на станции Починок. Лосев от себя добавляет:
— На голову танкистам не должна упасть ни одна бомба. Как это сделать, думайте.
Мы встречаем “Юнкерсы” на дальних подступах. Одна эскадрилья сразу связывает боем прикрытие, а “Юнкерсов” успевают перехватить две или три другие. Когда немцев слишком много, Строев экстренно поднимает “тигров” или “медведей”. Или нас, когда немцев обнаруживают другие.
Работать в таком режиме архитрудно, приходится делать по шесть, а то и по семь вылетов в день. Хорошо еще, что не каждый вылет заканчивается боем. Но мы не жалуемся, терпим. Знаем, что такую нагрузку надо выдержать всего три дня. А это все-таки по силам даже молодым летчикам.
В перерывах между вылетами договариваюсь с Лосевым по поводу полета в Смоленск на “У-2”. Узнав, в чем дело, командир тут же записывает на 19 октября в журнал боевых заданий: “Спецполет “У-2” по маршруту: база — Озерки — Смоленск — база”.
— Ради такого дела я тебе даже прикрытие выделю. А что? Вдруг тебя с супругой “мессеры” атакуют. Что будешь делать? Николаев! Прикроешь “У-2” со Злобиным и Ольгой, когда они из загса к нам полетят?
— С радостью! — смеется Сергей.
Задачу свою дивизия выполнила довольно успешно. За три дня работы в район станции сумели прорваться не более двух-трех десятков “Юнкерсов”. Утром 19 октября “медведи” отразили последний налет на Починок. Поднявшись на патрулирование в 10.30, наша эскадрилья проходит над станцией. Там пусто. Последние танки и тылы корпуса уже ушли в район сосредоточения. Значит, конец нашей напряженной работе.
Чтобы не жечь зря бензин, мы пару раз шуганули группы “Мессершмитов”, которые, впрочем, и сами не горели большим желанием связываться с нами. Тем не менее Сергей оставляет одного из них удобрять смоленскую землю.
Приземлившись и зарулив на стоянку, я говорю Крошкину:
— Подготовь к вылету “У-2”, а потом займись столом. Надо, чтобы гости остались довольны. У меня под нарами десяток банок тушенки, задействуй их тоже.
Иван молчит и смотрит на меня как-то угрюмо. Но мне некогда разбираться в причинах его плохого настроения. Я спешу в штаб. Там тоже какая-то унылая атмосфера. Ясное дело, все вымотались за эти дни. Ничего, к вечеру настроение поднимется. Докладываю о результатах вылета и спрашиваю:
— Разрешите лететь в Озерки и Смоленск, товарищ гвардии полковник?
Лосев, не поднимая головы от карты, тихо отвечает мне каким-то бесцветным голосом:
— Не надо лететь в Озерки, капитан.
