«небоец» все-таки настаивал на поединке, «боец» должен был сражаться:
«Статья 14 ЦС. А битися на поле бойцу с бойцом или небойцу с небойцом, а бойцу с небойцом не битися; но если похочет небоец с бойцом на поле битись, то пусть бьется. Да и во всяких делах бойцу с бойцом, а небойцу с небойцом, или бойцу с небойцом по небойцове воле на поле битися по тому ж».
Забавно, что в «Псковской судной грамоте» в том случае, если обеими тяжущимися сторонами в суде были женщины, выставлять вместо себя наймитов они не могли: должны были драться сами. Если подумать, очень правильная норма. Мужчина, осознавая, что результат спора может напрямую отразиться на его шкуре, еще десять раз подумает, прежде чем задираться. Женские же ссоры легко вспыхивают и часто бывают вполне беспричинны, если бы за них пришлось отдуваться бойцам-наймитам или мужьям, средневековый Псков превратился бы в сплошное ристалище. Но не тут-то было: рассорившиеся женщины должны были выходить на бой сами, а на это мало кто решится и только в крайнем случае.
Бой проводился в специально отведенном и подготовленном для этого месте. Подготовкой места во времена Московской Руси занимался судебный пристав, называвшийся «недельщиком». «Поле» начиналось с того, что оба участника целовали крест.
Бились на таких поединках оружейным боем.
По свидетельству Сигизмунда фон Герберштейна, побывавшего в России в начале XVI века с посольской миссией от германского императора и описавшего местные обычаи в своих записках, на судебный поединок стороны «могут выставить вместо себя какое угодно другое лицо, точно так же могут запастись каким угодно оружием, за исключением пищали и лука. Обыкновенно они имеют продолговатые латы, иногда двойные, кольчугу, наручи, шлем, копье, топор и какое-то железо в руке наподобие кинжала, однако заостренное с того и другого краю; они держат его одной рукой и употребляют так ловко, что при каком угодно столкновении оно не препятствует и не выпадает из руки. Но по большей части его употребляют в пешем бою».
Доспехи побежденного достаются победителю. Если битва завершилась убийством противника, то, собственно, ничего, кроме этих доспехов, победителю и не доставалось. С теми деньгами, которых он, предположим, доискивался на противнике, он мог попрощаться:
«Из статьи 37 ПСГ. А которому человеку поле будет с суда [присуждено], и став на поле, истец победит своего истца, ино ему взять чего взыскивал на истце, [но если это будет труп], то на трупе кун (денег. —
Одно из главных условий битвы — чтобы шла она исключительно «один на один»: ни с одной из сторон в битву не могли вмешаться «болельщики», которым запрещалось иметь при себе и доспехи, и оружие (дубины и ослопы). Очевидно, сдержаться порой было трудно. Недаром для вмешивающихся в поединок было предусмотрено заключение в тюрьму. Особенно постороннее вмешательство было вероятно, когда на поединок сходились представители высших слоев общества. В «Царском судебнике» описаны условия поединка окольничего и дьяка. В Московском царстве окольничий — один из высших придворных чинов, уступающий в знатности только боярину.
Часто окольничими были родовитые князья. Не менее высокое положение занимали дьяки (не путать с дьяконами — священнослужителями). Дьяки могли быть начальниками приказов (древнерусских министерств) и начальствовать даже над боярами. Разница между окольничими и дьяками была в том, что первые были обязаны своим высоким положением аристократическому происхождению, а дьяки — государственной службе. В случае необходимости и окольничий и дьяк могли выставить хоть целую армию вооруженных боевых холопов. Но честный бой должен был идти только один на один:
«Статья 13 ЦС. А если к полю приедут окольничий и дьяк, то и окольничему и дьяку вспросити исков, и ищей и ответчиков: кто за ними стряпчие и поручники; и кого за собою стряпчих и поручников скажут, и им тем велети у поля стояти; а доспеху и дубин и ослопов стряпчим и поручником у собя не дръжати. А бой полщиком давати окольничим и дьякам ровен. А которые будут у поля опричные люди, и окольничему и дьяку от поля их отсылати; а которые прочь не пойдут, и им тех отсылати в тюрьму».
Если побежденный не был убит, он признавался проигравшим судебный процесс или виновным, если речь шла об уголовном преступлении. Соответственно проигравший должен был выплатить долг, уступить земельный участок или понести уголовное наказание. Кроме того, на пострадавшего возлагались все расходы по уплате положенных судебных пошлин.
Церковь относилась к судебным поединкам неодобрительно. Митрополит Фотий в послании новгородскому духовенству в 1410 году прямо запретил священникам причащать идущих на судебный поединок и хоронить по христианскому обычаю убитых. Убивший своего противника рассматривался как душегубец — уголовному наказанию его, понятно, не подвергали, ведь с точки зрения светского законодательства он был ни в чем не повинен, но накладывали епитимью, церковное покаяние, как на убийцу. Меры были приняты серьезные: священник, причастивший или отпевший участника поля, лишался сана. И это было понятно: губить жизни ради просроченного долга или земельного спора было плохо. В поединках, где речь шла о судьбах народа, о спасении Руси, как увидим в дальнейшем, Церковь занимала совсем другую позицию.
Проводились на Руси и турниры. Именовались они «играми». Подобное называние имели копейные турниры и в европейских странах: Англии и Франции. Там в XI–XIV веках использовался термин «хейстильюд», что в дословном переводе означало «игра с копьем» [Носов. 2004, 9]. У нас же турнир — просто «игра». Отношение к ним у летописцев было соответствующее: неодобрительное. Игра, она игра и есть. Поэтому и упоминали о них в исключительных случаях, когда турнир оказывался вплетен в ткань исторических событий. Так, например, в Галицко-Волынской (Ипатьевской) летописи под 1249 год рассказывается о князе Ростиславе Михайловиче, выступающем там в качестве отрицательного героя. Этот Ростислав, осаждая город Ярославль (в Галицкой земле, на реке Сан), похвалялся, что если б знал, где в этот момент находятся его главные враги — Даниил и Василько Романовичи, — то выступил бы на них пусть даже всего с десятью воинами. Пока же местонахождение врагов неясно и пока мастера в его войске готовили осадные орудия, решил поразвлечься военной потехой с польским воеводой Воршем:
«Возгордился сам собой и сотворил игру перед градом: сразился с Воршем. И пал конь под ним, и вывихнул он себе плечо. И было не на добро ему знамение это».
Ирония летописца, отметившего непомерную гордость князя, понятна: пока Ростислав развлекался, Даниил и Василько узнали о готовящемся штурме города и сами выступили против него. Ростиславу представилась возможность подтвердить хвастливые слова делом. Однако неудача на турнире предрекала неудачу и в настоящем сражении — Ростислав не выдержал натиска и бежал с поля битвы.
Другое упоминание о «играх-турнирах» содержится в московском летописании и относится уже к XIV веку. На него обратил внимание еще великий русский историк Н. М. Карамзин: «В 1390 году знатный юноша, именем Осей, сын великокняжеского пестуна, был смертельно уязвлен оружием в Коломне на игрушке, как сказано в летописи; сие известие служит доказательством, что предки наши, подобно другим европейцам, имели рыцарские игры, столь благоприятные для мужества и славолюбия юных витязей». То, что турниры проводились, сомнения не вызывает, однако отношение к ним было не столь серьезным, как в Западной Европе. Вокруг было полно настоящих врагов: славу и честь русские воины предпочитали искать не в игровых столкновениях, а в настоящих.
Как ни покажется странным, поединки на Руси устраивались не только между людьми. Нет, конечно, русские рыцари не сражались с ветряными мельницами, подобно Дон Кихоту. А вот показательные поединки «человек против медведя» устраивались. Это была опасная забава, напоминавшая бой древнеримских гладиаторов.
Интересный пример единоборства с медведем описан в книге английского посланника Джильса
