возможности... А?
Дубовик после такого ошарашивающего сообщения повел себя совсем не так, как ожидал Пафнутьев. Он замолчал и потупился, словно боялся, что по его взгляду Пафнутьев догадается о чем-то важном.
— Это интересно, — наконец произнес он. — Это наводит на размышления...
— Поделись.
— Чуть позже, Паша, чуть позже. Опасаюсь сбить с толку и тебя и себя.
— Ладно, зрей... В машине Неклясова кто-нибудь уцелел?
— Водитель.
— В каком он состоянии?
— Грустит.
— Не понял? — чуть раздраженно спросил Пафнутьев.
— Печалится... Погиб любимый шеф. Друг, товарищ и брат.
— Значит, ом в порядке?
— Немного в шоке, немного контужен. Но здравость суждений сохранил.
— Где он?
— У Овсова. Хочешь с ним поговорить?
— Только с ним. И ни с кем больше. — Пафнутьев быстро встал, путаясь в рукавах, натянул на себя куртку и почти вытолкал в дверь Дубовика, который все пытался о чем-то спросить его, что-то сказать. Но в конце концов, видя, что начальство торопится, умолк и, понурив голову, побрел в свой кабинет. — Ты в курсе, что нужно делать? — спросил шагавший сзади Пафнутьев.
— Свести вместе все разрозненные сведения последних событий и попытаться найти им одно простое и ясное объяснение.
— Ты гений. Дубовик! — воскликнул Пафнутьев.
— Ха! — и Дубовик нырнул в свой кабинет. Следующая дверь вела в приемную, и, заглянув туда, Пафнутьев увидел Андрея. Тот и в самом деле любезничал с секретаршей. Девушка была молодая, кудрявая, рыжеватая, и волосы ее вокруг головы располагались, как у одуванчика. К тому же звали ее Светой, и Андрей при виде девушки терял всякое самообладание — то некстати смеялся, то замолкал, то вот так сидел в углу, вроде бы с газетой, и неотрывно поверх бумаги смотрел на девушку.
— Света, не слушай его, он врет! — сказал с порога Пафнутьев.
— Он не врет, Павел Николаевич, он молчит... Уж лучше бы врал.
— Да, этот человек не врун, его глаза не лгут, они правдиво говорят, что их владелец плут! — процитировал Пафнутьев, на ходу прижимая руку поднявшемуся навстречу Андрею. — Едем, Андрей, едем, — и Пафнутьев, ухватив его за рукав, потащил к выходу. — Света, забираю этого хитрого молчуна! Прости великодушно.
— Да я счастлива, Павел Николаевич!
— Недавно где-то прочитал, что счастливы бывают только куры, да и то... — продолжать Пафнутьев не стал и, выйдя в коридор, закрыл за собой дверь. Быстрыми шагами он прошел по коридору, почти выбежал на крыльцо и, не останавливаясь, не поджидая отставшего Андрея, зашагал к черной «Волге». Но в последний момент Андрей успел догнать его, и пока Пафнутьев обходил машину, сел за руль и открыл начальству дверь.
— К Овсову, — Пафнутьев упал на сиденье и с силой захлопнул дверцу. — Слышал? Неклясов подорвался.
— Да, весь город об этом говорит.
— Что еще говорит город?
— Разборки идут... Теперь его боевики должны нанести ответный удар по Фердолевскому.
— А что, этот взрыв.., работа Фердолевского?
— В этом никто не сомневается, — Андрей вывел машину со двора, свернул направо и влился в поток транспорта.
— Поговаривают о какой-то третьей банде...
— Вряд ли... Эти ребята не допустят. Они ухе обжились, обосновались, поделили город и окрестности... Не думаю.
— Банда, — задумчиво протянул Пафнутьев. — Появилась еще одна банда. Это совершенно ясно.
Андрей промолчал. Машина въезжала в больничные ворота, и это избавляло его от необходимости что- то отвечать. Андрей остановился, но Пафнутьев не торопился выходить. Казалось, какая-то неуверенность охватила его, он словно чего-то ждал или чего-то опасался.
— Неклясова разнесло, а водитель уцелел, — раздумчиво произнес он.
— Да? — удивился Андрей. — А говорят, машина вдребезги.
— А водитель уцелел, — повторил Пафнутьев. — И прекрасно себя чувствует.
— Вы его допрашивали?
— Вот иду... С духом собираюсь.
— Если прекрасно себя чувствует, то почему он здесь? — Андрей кивнул на больничное здание.
— Поместили, — неопределенно ответил Пафнутьев. — Вроде контужен, вроде в шоке...
— А что он может сказать? — спросил Андрей, неотрывно глядя в лобовое стекло.
— Авось что-нибудь скажет... Поделится воспоминаниями... У них вчера был напряженный вечер.
— Слышал, — кивнул Андрей.
— Сожгли парня... А жаль, — сочувствующе проговорил Пафнутьев.
— Жаль? — удивился Андрей. — Жаль того, кто людям уши обрезал? Павел Николаевич, я вас не понимаю! Да пусть они все друг друга сожгут, расстреляют, взорвут... Вам же легче будет жить!
— Может быть, ты и прав, — проговорил Пафнутьев. — Но все равно жаль Ерхова... Мы с ним подружились. — И словно услышав все, что ему требовалось, Пафнутьев, не задерживаясь больше, вышел и зашагал к входу в больницу — к пологой площадке, по которой поднимались машины «скорой помощи», подвозившие клиентов — растерзанных, порезанных, взорванных.
Водитель лежал в той самой палате, на том самом месте, где совсем недавно, всего две-три недели назад, маялся и страдал несчастный Ерхов. Только этот выглядел здоровее и, похоже, был не столько контужен, сколько испуган происшедшим. Сожжение их же приятеля Ерхова, ночная езда по пустынному шоссе, неожиданный взрыв, который превратил в месиво не только заднюю часть мощного «мерседеса», но и хилого Неклясова — он был просто размазан, растерт по искореженному металлу.
Пафнутьев узнал его — этот амбал входил совсем недавно в его кабинет вместе с Неклясовым в качестве телохранителя. Не уберег, значит, не от того оберегал.
— Привет, — сказал Пафнутьев, придвигая табуретку и усаживаясь у изголовья, — Как поживаешь?
— Ничего...
— Меня помнишь?
— Помню.
— Что, не уберег Вовчика? Не справился с обязанностями, а?
— Как скажете...
— Поговорим?
— Разные у нас интересы, гражданин начальник, — проворчал детина густым басом. — О чем говорить? Не о чем.
— У нас одни интересы. Я ищу убийцу Неклясова.
— Зачем он вам?
— Как зачем? — удивился Пафнутьев. — Посадить хочу. Упечь. Подальше, подольше, поглубже. А тебе не хочется знать, кто Вовчика взорвал?
— Не возражал бы.
— Тебя как зовут? Имя, фамилия?
— Круглов я... Серега Круглов.
— Ну что, Серега Круглов... Будем искать?
— Ну... Коли так... Давайте попробуем.
— Хорошо, — Пафнутьев распрямился, оглянулся по сторонам, словно призывая в свидетели своей маленькой победы всех присутствующих. Но никого вокруг не было, и потому восхититься ловкостью
