командировке, а у тебя точная копия его хозяйства под подушкой...
— Не может быть! — ужаснулся Пафнутьев.
— А запах слышите? Резиной горелой воняет... Там сейчас все члены расплавились... Получится один, но очень большой, — расхохотался водитель. — Можно как памятник ставить...
— Да ну тебя! — отмахнулся Пафнутьев, подавленный странной фантазией водителя.
— А, что? Вовчика Ленина в центре города спихнули, постамент остался свободный... Вот на него и установить розовую стеллу... А? Даже справедливо... Такая стелла и будет олицетворять все наши несбывшиеся надежды, а? Это все, что мы получили от демократов... Большой, как говорится...
— Стоп! — закричал Пафнутьев. — Вот тебе деньги, дорогой, я выхожу, большое спасибо, много доволен, до скорой встречи! — и он выскочил из машины, с силой захлопнув за собой дверцу.
В воздухе действительно сильно тянуло запахом горелой резины. Водитель, скорее всего, был прав — горели интимные товары Фердолевского. Может быть, это и неплохо, а то уже у первоклашек в портфелях стали находить все эти розовые сувениры, друг дружке на день рождения приносят, и что самое дикое — у девчонок изымают ошалевшие учителя. Они уже с резиновыми болванками спать ложатся, как раньше с куклами, с невинными пупсиками... Если кто-то сознательно поджег, то благое дело сделал. Вот ему надо если не памятник, то хотя бы мемориальную доску при жизни, — закончил Пафнутьев свои рассуждения и увидел в толпе милиционеров плотную тяжелую фигуру Шаланды.
— Привет, Паша, — Шаланда тоже заметил подходившего Пафнутьева и шагнул ему навстречу. — Видишь, как полыхает?
— Красиво, — кивнул Пафнутьев. — Фердолевский здесь?
— Где-то прыгал... Очень огорчен. Чуть не плачет.
— Перебьется. Слушай, Шаланда, покажи мне мотоцикл, о котором ты говорил по телефону.
— А, мотоцикл, — Шаланда искоса глянул на Пафнутьева, но ничего не сказал, молча направился в темноту. — Пошли, пошли, — раздался его голос, и Пафнутьев заторопился следом. За поворотом бетонного забора в тени они действительно увидели невзрачный мотоцикл с коляской. Пафнутьев обошел его со всех сторон, приложил руку к мотору.
— Еще теплый. Значит, стоит не так уж и долго.
— Знакомый мотоцикл? — спросил Шаланда.
— Нет, впервые вижу... И номера незнакомые... Областные номера... Твои ребята записали?
— И сфотографировали. Я еще и пост выставил... Если хозяин подойдет, его тут же и прищучат.
— Уехать не успеет?
— И об этом подумали. Не заведется.
— Понятно... Твой вывод? Поджог? Замыкание?
— Только поджог. Да еще и со взрывом.
— Кто-то круто взялся за Фердолевского... Сначала его контора на воздух взлетела, теперь склад... Как бы с ним самим чего не случилось.
— Случится, — Шаланда произнес это с такой уверенностью, будто только от него зависело — уцелеет Фердолевский или нет. — Обязательно случится.
— Есть сведения?
— Голова есть на плечах. Этого достаточно, — назидательно произнес Шаланда, постучав себя кулаком по лбу.
— Голова — это хорошо... А пожарные...
— Да что там пожарные! — Шаланда махнул рукой. — Они только довершили дело... Там же какой товар? Сигареты, жвачка, водка, презервативы, прочие резино-технические изделия определенного пошиба... Когда все это разогрелось, а потом попало под холодную воду... Утром здесь понадобятся только мусоровозы.
— Пойду посмотрю, — сказал Пафнутьев и шагнул на ярко освещенное пространство двора. От крыш поднимался пар, копоть, под ногами хлюпала вода, где-то в темноте переругивались пожарные, неслышными тенями бродили охранники, подавленные происшедшим — в этом была и их вина, не справились, проморгали.
Перешагивая через ручьи, через брезентовые шланги, твердые от напора воды, Пафнутьев пересек двор, постоял у ангара с обрушившимся пролетом. Никто не узнавал его, все были заняты делом, и он без помех передвигался по складу. Горелой резиной воняло так, что хотелось заткнуть нос, но он поймал себя на том, что этот запах не кажется ему отвратительным, даже что-то было в нем привлекательное, как в запахе керосина, гуталина, конского навоза. Хотя признаваться в том, что эти запахи нравятся, вроде бы и неприлично.
Пафнутьев обратил внимание, что обстановка на складе не столько уж и безмятежная, как показалось в самом начале. Его неотступно преследовал один из охранников, потом оказалось, что тот не один, а здание, к которому он направлялся, окружено — войти в него и выйти незамеченным, скорее всего, невозможно. Мимо промчался запыхавшийся детина с коротким автоматом, следом за ним побежал милиционер с пистолетом. Значит, кого-то искали, кого-то пытались поймать.
Став в тень от распахнутой железной двери и скрывшись на какое-то время от слепящего пламени пожарища, Пафнутьев получил возможность понаблюдать за происходящим. Мимо несколько раз пробежал охранник, видимо, тот самый, который следил за ним. Возле скопления машин с синими мигалками промелькнула фигура Шаланды — он продолжал исполнять свое дело. Быстро и нервно, в распахнутой куртке, с непокрытой головой прошел Фердолевский. За ним суетливо пробежали несколько человек, похоже, из его команды. Подъехали еще несколько пожарных машин, но во двор пока не въезжали.
Дождавшись, когда вокруг не было ни одного человека, Пафнутьев проскользнул в здание. Скорее всего, это была контора. Устойчивый запах прокуренных коридоров, бумажных залежей, какой-то невытравляемый учрежденческий дух почувствовался сразу. Он складывается из запахов дешевых духов, которыми заливают прелые подмышки, из вони окурков, заношенной обуви, недоеденных бутербродов. Убедившись, что на первом этаже все двери заперты, а скорее всего даже и заварены, Пафнутьев осторожно поднялся на второй этаж. Лестница была старая, скрипела под его весом, и он вынужден был смириться с тем, что если в здании и был кто-либо, то о нем уже, конечно же, знал, лестница своими стонами всех оповестила — кто-то идет.
Окно в конце прохода выходило как раз в сторону пожара, и поэтому коридор был освещен зловещими красноватыми сполохами. Пафнутьев медленно двинулся вдоль коридора, рассудив, что если кто и вынырнет из-за поворота или из двери, он тут же его увидит. Все двери были, к его удивлению, не заперты. Он заглядывал в них, но подробно осматривать не мог, и шел дальше. Потом решил применить еще раз уже опробованный прием — спрятавшись за распахнутую дверь в тень, он на какое-то время замер, стараясь не сделать ни единого движения, не скрипнуть доской пола. Простояв минуту, вторую, он уже готов был двинуться дальше по коридору, но услышал, все-таки услышал осторожные шаги — в той комнате, до которой он еще не успел дойти, кто-то был. Причем там затаился человек, который не хотел, чтобы о нем знали, это был прячущийся человек, не из тех, кто, грохоча каблуками, носились сейчас по всем уцелевшим помещениям склада.
Языки пламени, которые до сих пор змеились над крышей соседнего здания, создавали в коридоре какой-то мечущийся полумрак, в котором трудно было увидеть что-то ясно и четко. Но Пафнутьев был даже рад этому, в таком неверном свете и его самого увидеть было невозможно. Коридор был выкрашен масляной краской, ее холод он ощущал ладонями, прижатыми к стене.
Человек в соседней комнате тоже, видимо, замер, тоже прислушивался. Что-то мешало Пафнутьеву броситься вниз, позвать людей, окружить это небольшое конторское здание, что-то ему мешало. Он и сам не мог бы, наверно, объяснить свое ощущение, но у него не возникло чувство опасности. Возможно, это было ложное состояние, может быть, его смерть находилась в двух шагах, но он продолжал, затаившись, ждать. Пафнутьев был уже в том возрасте, когда человек понимает, что ожидание, терпение, молчание — очень сильное оружие. Резкий, нетерпеливый, поспешный чаще всего терпит поражение. Пафнутьев снова услышал слабый шорох и догадался — тот, в соседней комнате, моложе его.
Пафнутьев не пошевелился — не исключено, что человек просто вызывает его на себя, дескать, иди, я здесь, бери меня. Пафнутьев остался стоять в своем убежище, казалось, надежном и удобном — от света пожарища его прикрывала дверь, а с другой стороны была глубокая темнота, рассмотреть что-либо за
