— Видишь ли, охота идет не только за тобой, но и за младенцем... Он может выступить в качестве вещественного доказательства, если ты мне позволишь так выразиться. В нем, в младенце, остались следы предварительной обработки.
— Значит, и на этом зарабатывают...
— И очень неплохо. Если, конечно, удастся переступить через кое-что в себе самом. Товар хорошо сохраняется, причем, с каждым днем цена его растет. Стоит он... Ничего он не стоит. Сообщат матери, что умер ребенок, она поплачет-поплачет да и успокоится. Нового зачнет. А многие мамаши и рады избавиться — эти европейско-американские хмыри с помощью российского телевидения убедили их, что живут они хуже некуда, что ребенка позволить себе не могут. Наши дуры и поверили. Если на Канарские острова поехать она, видите ли, не может, то и ребеночка вырастить ей не под силу. Опять же зеленоглазые телевизионные задрыги об этом талдычат ей с утра до вечера. Ну ничего, помолясь, доберемся и до них, расчистим их вонючие конюшни.
— А почему зеленоглазые? — улыбнулся Андрей.
— От непомерного употребления внутрь долларовых вливаний. Ладно, задача ясна?
— Овсов все знает?
— Он тебя ждет.
— Тогда я уже в дороге, — Андрей направился к двери.
— Постой! — успел крикнуть Пафнутьев. — Значит, так... Готовность номер один. Понял?
— Уже провел мобилизацию, — усмехнулся Андрей.
— Пройди к нашему завхозу, или как он там у нас называется... И получи пистолет. Команду я уже дал.
— Даже так? Вообще-то я противник оружия...
— Давно? — спросил Пафнутьев и уставился на Андрея долгим взглядом.
— Виноват, Павел Николаевич. Намек понял.
— Получи и делай с ним, что хочешь. Я не о тебе думаю, думаю о себе. Я должен знать, что сделал все возможное, чтобы избежать людских и материальных потерь. Вопросы есть?
— Все понял, Павел Николаевич, — и Андрей вышел.
Пафнутьев снова навис над столом и в какой-то момент вдруг понял, что похож сейчас на Шаланду, который, вот так же нахохлившись, рисовал толстым пальцем узоры на пыльном стекле — узоры подробно отражали смятенное состояние шаландинской души. Пафнутьев тоже попытался что-то изобразить на полированной поверхности стола, но, поймав себя на этом странном занятии, убрал руки со стола.
— Здравствуйте, Павел Николаевич! — дверь распахнулась, и на пороге возникла тощеватая фигура Худолея. Обычно он тихонько просовывал голову в приоткрытую дверь и молча дожидался, пока Пафнутьев посмотрит на него, пригласит в кабинет. А чтобы войти вот так... «Это что же должно случиться, чтобы Худолей врывался, не спрашивая разрешения и хлопая дверью?» — подумал Пафнутьев, не изменив ни позы, ни взгляда. — Я пришел к тебе с приветом рассказать, что солнце встало! — продолжал орать Худолей.
— Что у тебя встало? — хмуро спросил Пафнутьев. — Ну-ка, ну-ка, интересно даже.
— Солнце, Павел Николаевич, солнце! — Худолей не пожелал услышать срамного намека в словах Пафнутьева. — Я пришел к вам с радостным сообщением, Павел Николаевич! Веселитесь, Павел Николаевич! Танцуйте!
— Прям счас? — поинтересовался Пафнутьев.
— В гастрономе напротив появилась водка под названием «Золотая рожь».
Бутылки литровые. Пробка винтовая. Вкус — потрясающий. Хмель — как в юные годы, как после первой в жизни рюмки.
— И что же из этого следует?
— Дуйте за бутылкой, Павел Николаевич! — нахально заявил Худолей и изогнулся в горделивой позе, выпятив грудь и вскинув подбородок.
— Так... — протянул Пафнутьев. — Круто. Надо же, как, оказывается, весна на тебя подействовала... Ты так ведешь себя, будто познакомился с прекрасной девушкой, и она ответила тебе взаимностью.
— Насчет взаимности не знаю, не уверен, но с одним человеком я познакомился. Только сейчас. Вы слышали такую фамилию — Бевзлин? Слышали?
— Ну, слышал, — насторожился Пафнутьев.
— Забудьте. Нет такого человека, нет такой фамилии.
— Куда же все это подевалось?
— Ушло в небытие. Безвозвратно. Раз и навсегда. Будто никогда и не было.
— Ну, что ж... Спасибо. Рад слышать.
— За бутылкой смотаетесь, Павел Николаевич?
— Смотаюсь, — Пафнутьев тяжело кивнул головой, с трудом снова ее подняв,Говори уже, наконец.
— Отпечатки пальцев на тисках, в которых быта зажата непутевая голова Самохина Михаила Михайловича. Отпечатки пальцев на снимках, которые недавно мусолил здесь вонючий Бевзлин, мир праху его!
— Он помер? — с надеждой спросил Пафнутьев.
— Нет, он исчез. Вместо него появился другой человек, по фамилии Бевз.
Именно Бевзу принадлежат и те, и другие, и третьи отпечатки пальцев.
— А третьи где? — не понял Пафнутьев.
— Да на самих же пальцах! — расхохотался Худолей. — Пришел ответ на запрос, Павел Николаевич! Работаем, между прочим, не думая о наградах, но и не забывая о них! Работаем! Эти отпечатки принадлежат вору, грабителю и убийце Бевзу.
— Так... — протянул Пафнутьев, нависая над столом. — Это все точно? Надежно?
— Павел Николаевич! — вскричал Худолей оскорбленно.
— Ладно-ладно... Расшумелся, понимаешь, как холодный самовар...
— Брать надо, Павел Николаевич! Брать!
— Кого?
— Бевза!
— Нельзя.
— Почему?! Вы уже помирились? Нашли общий язык? Не разлей вода, да?
— Он депутат.
— Ну и что?
— Депутатская неприкосновенность, — Лишить! — отчаянно заявил Худолей.
— Это невозможно... — вздохнул Пафнутьев. — Все руководство нашего депутатского корпуса в полном составе вернулось недавно с острова Кипр.
Недельное турне по злачным местам...
— Я, кажется, догадываюсь, — просветленно воскликнул Худолей. — Эту поездку организовал Бевз?
— И оплатил тоже он, — добавил Пафнутьев. — Ладно, давай сюда свои ответы-приветы... Какой- никакой, но все-таки козырь. А козыри должны играть.
— Вы имеете в виду «дурака»? — осторожно спросил Худолей.
— И дурака тоже.
— Вы правы, Павел Николаевич, как вы правы! Самая поганая шестерка, и та, бывает, переломит весь ход игры!
— Шестерка? — переспросил Пафнутьев, и взгляд его, устремленный в окно, залитое солнечным светом, остановился. — Ну что ж, пусть так.
Худолей, не решаясь нарушить начальственные раздумья, пятясь, отошел к двери, неслышно отворил ее и выскользнул в коридор. И даже, удаляясь от кабинета, шел осторожно, большими шагами, стараясь ступать на носки.
Андрей вел машину по улицам города, время от времени бросая взгляды В зеркало — на заднем сиденье сидела выделенная Овсовым сестричка с младенцем на руках. Девочка спала, но на этот раз сон ее был вполне нормальным — она посапывала, постанывала во сне, пыталась
