Минут на пятнадцать, не больше. Выпить пиалушку-другую и опять на службу. И совсем уже преступно меня от этого занятия отвлекать. Но на то они и преступники, чтобы совершать преступления. Мобильник заиграл мелодию из «Ночного дозора» ещё до того, как я успел ополовинить маленький фарфоровый чайник с трогательными белыми розами на пузатом боку.
– Что там у тебя, Серёга?
– Сигнал.
– Давно?
– В четырнадцать-двадцать две.
Три минуты назад. Ай, шайтан! Долго же ты возишься, друг-диспетчер!
– Где?
– Супермаркет на углу Спасской и Троицкого. Успеешь, Миш?
А кто его знает? Место вроде тихое, беспробочное, может и успею.
– Будемте посмотреть. Ладно, я отзвонюсь, пока!
Залпом допиваю то, что ещё плещется в пиале – да, я жадина, по крайней мере, в отношении чая – и выбегаю на улицу. Благо, тратить время на расчеты с чайханщиком не нужно – давно приучил себя платить вперёд. Открываю замок на цепи, привязывающей мотороллер к водосточной трубе – а что поделаешь, на Аллаха надейся, но верблюда привязывай – и вперёд с песнями. Мотороллер в нашем почти мегаполисе – единственная возможность оказаться в нужном месте в нужное время. Тоже не гарантия, но хотя бы шанс.
Впрочем, я-то к моменту кражи по любому уже опоздал. Ну так не больно и хотелось. Я ведь не какой-нибудь охранник, чтобы обычных воришек за руку ловить. У меня и клиент специфический, и профессия уникальная. Может, в Москве или в Питере таких специалистов и побольше, а у нас в городе – всего двое, я и Женька. Вот и дежурим по очереди. Только он на мотоцикле рассекает, а мне и мотороллер сгодится. Зато я в такие щели могу проскочить, где он со своего «Кавасаки» всю краску обдерёт. Сознавайся, кореш, вот здесь бы ты точно в объезд рванул? А я раз – и уже на месте.
Прислоняю свой аппарат к стене, привязываю к какой-то железке. Замок – умница – сам защёлкивается. Сколько там на моих позолоченных? Четырнадцать-тридцать три. Отлично, уложился! Пятнадцать минут – мой потолок. Проверено, больше мне не потянуть, даже с темпином. Кстати, пора уже принять, как раз подействует, когда в магазин войду. Там, небось, кражи ещё и не заметили, но оно и к лучшему, моя работа лишних глаз не любит. На ходу засучиваю рукав, прижимаю к с локтевому сгибу шприц-тюбик – всё, готов к исполнению.
Первым делом нужно определить – где? Датчик точное место не засекает, только район, где произошло возмущение поля, так что приходится полагаться на свою интуицию. Но порой и одного здравого смысла хватает. Тут главное, чтобы место было укромное, не просматриваемое. Они же, черти чумазые, учатся. Сами, на собственных ошибках. Если бы кто-то этих ныряльщиков учил – хрена лысого мы бы их отыскали. Даже не знали бы, что они существуют. А так кое-кто попадается, ещё даже толком не поняв, что он натворил. Остальные понемногу набираются опыта. Не пойман – не вор, а если не увидели, значит, и не поймают.
Ага, вот и подходящий закуток – две стены и аптечный кисок с третьей стороны. К тому же – не работающий. А заглянуть за него можно только с улицы, через стекло. Здесь-то, дружок, я тебя и буду поджидать. Всё, дальше откладывать некуда, выхожу обратно на волю и ныряю.
Как я это делаю? Да так же, как и они, То есть, не знаю как, само собой получается. Закрываю глаза, представляю, что прыгаю с какой-нибудь вышки солдатиком в воду и погружаюсь на самое дно. Оттого и называется это дело нырянием. Только мне чуть сложнее приходится, нужно ещё, чтобы меня течением обратно в чайхану не унесло. И это умение тоже не сразу приходит, методом проб и ошибок. Лично я, кроме воды, представлял себе ещё и то место, откуда нырял, будто бы якорь туда бросаю. И со временем начало получаться. А как, почему – одному Аллаху ведомо, как и с самим нырянием. В центре пробовали разобраться, но осторожно, чтобы самой способности не повредить. И пока только подобрали препарат, усиливающий наши возможности. Без него бы мы с Женькой вообще никогда не успевали, а так – иногда всё-таки удаётся. Может, и на этот раз получится.
Интересно, сколько сейчас? Молодцы какие, на самом удобном месте часы повесили. И я молодец – ровно-ровно вынырнул, даже чуть раньше. Теперь бы только не пропустить, только бы распознать.
А чего там распознавать? Вот же он. Лет восемь или девять, худой, как тростинка, в замызганной, старой куртке и с пустой корзинкой в руке. Одеждой вроде бы не сильно из толпы выделяется, но по лицу сразу видно, что беженец из братских азиатских республик. Скорее всего, узбек. Сейчас выясним. Но сначала нужно посмотреть, на что он способен.
М-да, ничего нового, неожиданного. Мальчишка зашёл в закуток и вдруг исчез. А через мгновение снова появился. Как будто изображение в телевизоре моргнуло. Если не знать, что так и должно быть, можно подумать, что померещилось. Да вот только корзинка у него теперь не пустая. Но это исправить недолго. Мальчишка перекладывает продукты в тёмный, непрозрачный полиэтиленовый пакет, оставляет его тут же в углу и спокойненько несёт корзинку обратно в магазин. Ну, по рассеянности чуть не унёс – с кем не бывает? А заподозрить его в чём-то нехорошем – да с какой радости? Все ж видели, как он мимо кассы пустой проходил. Ай, красавчик! Просто, как всё великое. Да и для меня больше никаких сложностей не осталось.
Дверь открывается, маленький ныряльщик выходит на улицу, прижимая пакет к хилой груди. Я пропускаю его, а потом негромко, стараясь не напугать, окликиваю по-узбекски:
– Мальчик, тебя не Махмудом зовут?
Он оборачивается, настороженно смотрит на меня. Но на мне же нигде не написано, что я как раз такими как он и занимаюсь. Обратись я к нему по-русски, малолетний воришка, может быть, и не ответил бы. Так мол и так, моя твоя не понимай. Но я же теперь для него свой, почти земляк. Он улыбается и говорит:
– Нет, меня зовут Назим.
Я тоже улыбаюсь. Якобы обознался.
– Ой, извини, дорогой, уж больно ты похож на Махмуда. А может, ты его знаешь? Махмуд Кулугбеков из Ферганы?
Мальчик огорчённо трясет головой.
– Нет, не знаю. Я сам из Намангана приехал.
Ещё бы он знал Махмуда Кулумбекова! Махмуда теперь все зовут Мишей, и он несколько минут назад (или вперёд?), подъехал к этому магазину на мотороллере. Но это мальчика уже не касается. Пусть идёт себе с богом.
Я дожидаюсь, когда он свернёт за угол и выныриваю. Четырнадцать-тридцать шесть, всё правильно. Можно звонить Серёге и передавать данные.
Почему я сам не поймал воришку? А выныривать за меня пророк Мухаммед что ли будет? Пятнадцать минут – они и в обратную сторону пятнадцать минут. А что случится, если я задержусь – честное слово, не хочу выяснять. И Назима этого ловить не хочу. Пускай этим доблестная милиция занимается, если ни на что другое не способна, а я свою работу выполнил. Да и за что его арестовывать? Не от хорошей жизни мальчишка так развлекается. Когда живот от голода сводит – и не таким фокусам научишься. Мне ли не знать? Что у него там в корзинке-то было? Ну, хлеб, колбаса какая-то дешёвая, еще, кажется, конфеты, чай…
Да, в чайную, пожалуй, стоит вернуться. Такой удачный день нужно и закончить соответственно. А маленького Назима из Намангана ребята из центра теперь и без меня разыщут. Потолкуют с родителями, если они живы, или с какими-нибудь другими родственниками, и уговорят отдать мальчика в интернат. Для особо одарённых детей. Там Назиму будет лучше, и всем будет лучше. Потому что этот дар обычно годам к двенадцати пропадает, а под присмотром специалистов его можно сохранить и даже развить. Некоторые ребята из нашего класса в конце концов на два-три часа заныривать наловчились. А может, потом и ещё больше смогли, только я об этом не знаю. Их ведь сразу по окончании интерната кого в МЧС пригласили, а кого и в спецотряды по борьбе с терроризмом.
А вот я, как ни старался, дальше пятнадцати минут так и не продвинулся. Но ведь тоже при деле, правда? Ведь кому-то же моя работа нужна… Хотя бы этому пацану… Или мне…
Леонид Шустерман. Время господина О. г. Телль-Авив, Израиль
Вы, друзья мои, конечно, слышали о восхитительных хануккальных балах, которые на протяжении многих лет устраивал барон Ротшильд для цвета мирового еврейства? Думаю, не ошибусь, если предположу, что многие из вас там бывали. Не все, однако, знают, что возникновением этой замечательной традиции мы целиком обязаны моему доброму приятелю – доктору Зигмунду Фрейду, в то время уже довольно известному благодаря революционным методам лечения душевных болезней.
Однажды Зигмунд поведал барону прелюбопытнейший случай из своей практики. К нему обратился за консультацией некий богатый еврей, жаловавшийся на необычное эмоциональное расстройство – в течение нескольких зим этому человеку каждую ночь снился один и тот же сон – будто бы он срубал рождественскую ёлку, выставленную напротив ратуши, приносил её домой и отрезал все ветви, кроме шести, так что дерево становилось похожим на хануккальный светильник. Затем во сне он поджигал кончики веток, испытывая при этом сильнейшее сексуальное возбуждение, неизменно завершавшееся бурной эякуляцией. В этот момент пациент обычно просыпался в смятении чувств и мокром белье.
Доктор Фрейд с воодушевлением принялся за лечение этой странной болезни и в конце концов пришел к выводу, что в данном случае он столкнулся с проявлением некоего фундаментального комплекса, развившегося у евреев на почве отсутствия новогодних торжеств. Проведя кропотливые клинические исследования, Зигмунд установил, что евреи испытывают к рождественскому дереву зависть,
