изучил все существующие земле культуры и установил, что в мифах и преданиях неспособность адекватного использования нижних конечностей – колченогость всегда является указанием на происхождение не от отца с матерью, а в результате автохтонного зарождения. Таким образом, гипотеза о том, что О. является собственным отцом, вовсе не обязательна. Думаю, я тоже напишу об этом трактат.
– Бред! – фыркнул Зигмунд Фрейд.
– Не спешите в выводами, доктор, – усмехнулся в ответ Клод Леви-Стросс, – время покажет, кто из нас прав.
– Верно! – резюмировал дискуссию барон. – Время покажет. А пока продолжим праздновать, друзья мои.
Нина Ротта. Я вернулась к вам, люди г. Новосибирск, Россия
Я был в гневе на друга и сказал ему об этом; гнев прошел. Я был в ярости на врага и не сказал ему об этом; гнев усилился.
Уильям Блейк
Мягко ли в мягком вагоне?
Я всегда нервничаю перед любой поездкой, хотя летать в столицу приходится частенько. Какая-то первобытная тревога, нежелание перемен. А тут задержка авиарейсов: погода просто взбесилась.
И вот я в мягком вагоне поезда Красноярск-Москва. Борис провожает, ждет отправления, смотрит вслед. Мы знакомы уже лет двенадцать. Он выхаживал меня в частной клинике после операции, собирая по кусочкам физически и морально. Только мой Пигмалион не смог вдохнуть в меня полновесную душу. Я живу не взахлеб, а в полдыханья. Полутона в звуках, освещении, общении. Эдакая полужизнь.
Любимая моя поза – забраться с ногами в кресло, сжаться, как зародыш в материнской утробе. Боренька все чувствует и качает меня, как ребенка, на коленях, мурлыча на свой лад:
Это дождь.
Это дождь, вот увидишь.
Он прольется,
Пройдет этот дождь.
Слышишь?
Он барабанит по крышам.
Но пройдет.
Он пройдет.
Все пройдет.
Люблю ли я его? Не знаю. Однажды наблюдала, как огромная черная овчарка подбиралась к стайке голубей. Пес не делал резких движений – просто перетекал из одной позиции в другую, пока не оказался рядом с глупыми птицами. Так и Боря придвигался постепенно, все ближе и ближе, пока не стал частью меня, которая не пугает и не тревожит. Он единственный человек, которому доверяю. Я без него не смогла бы жить.
Со мною в купе едет семейная пара с шестилетней дочерью. Ребенок милый – светлые волнистые волосы и карие смеющиеся глаза. Напоминает меня в юности. Только я уже разучилась улыбаться.
Девчушка первой влетела в купе и доверчиво протянула маленькую ладошку с тоненькими пальчиками.
– Я Алика Мустяцэ. Ты Пушкина любишь?
– Ариадна Головина. Можешь звать меня Ариной.
– Ага, и здесь Пушкина поминают?! – это следом появляется отец Алики – начинающий матереть мачо с маслянистыми глазами ловеласа и обволакивающими нотками низкого голоса. Из-за его плеча выглядывает пикантное личико супруги. Вот пусть она и бдит.
– Имечко у Вас редкое. А я – Виталина. Никаких сокращений не принимаю. Что же Вы так безжалостно с «Ариадной» поступаете? – ее слова звучат чуть капризно, но задорно и дружелюбно.
– Приятно познакомиться, Виталина. Только «Ариадна» – слишком роскошное имя для повседневности, чтобы трепать его всуе.
– А мое имя роскошную женщину не интересует? Запомните: я Виктор – Победитель
Меня раздражают его игривость и откровенно раздевающий взгляд. Отторжение на физиологическом уровне. Как будто тебя облапили грязными руками.
Родители укладывают вещи, а Алика садится на мою полку, достает из маленького розового рюкзачка книжку и начинает безо всякого предупреждения читать откуда-то из середины:
Вдруг слышу крик и конский топ…
Подъехали к крылечку.
Я поскорее дверью хлоп
И спряталась за печку.
Вот слышу много голосов…
Взошли двенадцать молодцов,
И с ними голубица
Красавица девица.
– Ой, Ариночка, замучает Вас дочка своим Пушкиным. Нас с матерью она уже достала.
– А вот бабушка говорит, что я хорошо читаю, – детский картавый голосок звучит слегка обиженно, – Арина, а у тебя жених есть?
– Жених? Пожалуй, нет.
– Тогда на новом месте приснись жених невесте. – Выкрикнув хором, Виктор с Аликой хохочут. Начинается возня, легкая потасовка. У обоих счастливые лица. Сама поездка их радует и забавляет. Виталина молча роется в сумочке, достает сигареты и без тени сомнения предлагает: «Арина, пойдем – покурим»
Приснись жених невесте
– Не напрягайся ты так. Ничего, что на «ты»? Знаю я, что Витька бабник. Но он дочку без памяти любит. Будешь такой ледяной, он из охотничьего инстинкта полезет с лапами и разговорами. Ты уж извини, что я так прямо. Привыкла, что к нему бабы льнут. А твоя реакция неожиданная. Достали мужики, что ли?
– Нет, все нормально.
– Странно. У тебя походочка – мальчишки, за мной! А сама строгая, как дамочка в «Кудряшке Сью».
– Точно. Заработалась я. Все мысли там.
– А я вот пококетничать люблю. Говорю Витьке, что рано за него замуж вышла, раз меня и другие мужики интересуют. А он мне в ответ: «Тогда бы я решил, что слишком поздно на тебе женился». Представляешь?
Виталина небрежно стряхивает пепел мимо урны. Своеобразная фемина: овальное смуглое личико со вздернутым носиком; пухлые, ярко накрашенные губы женщины-вамп; манерно изогнутая кисть руки, держащая длинный мундштук с сигаретой; выставленная напоказ пышная грудь, широкие бедра, обтянутые коротенькой юбчонкой. Вита напоминает австралийского попугайчика своим ярким боевым оперением и беззаботным щебетанием. Но глаза цепко впиваются в мое лицо, пристально, без тени смущения, оглядывают фигуру. Рядом с нею я гламурно сера в строгом брючном костюме. Полутона, как всегда, во всем: макияж, цвет одежды, манера общения. Закончив осмотр, женщина удовлетворенно замечает:
– Не парься. Витьке другой типаж нравится – чтоб баба броская была и с формами. А у тебя сухая линия бедра. Мужику и подержаться не за что.
Виталина мне даже симпатична – органичная в своей вульгарности. Я знаю, чего от нее ожидать. Мы сможем мирно сосуществовать, не угрожая друг другу и живя в разных измерениях.
Забираюсь на свою полку. Мягко, хотя сквозь хрустящую льняную простыню чувствуется колючесть ворса бархатной обивки. Ритмичное постукивание колес расслабляет и убаюкивает. Начинаю дремать с мыслями о Борисе, его ненавязчивом внимании и заботе, нашей предстоящей поездке в Испанию через две недели, его жене, воспитанной ухоженной женщине элегантного возраста. Ведь знает она обо мне все эти годы и терпит. Зачем? Почему? Странно, но я никогда не задумывалась об этом раньше. Мысли все ленивее, медленнее, медленнее. Засыпаю…
Я несусь по длинному полутемному коридору на бешеной скорости. Постоянные резкие повороты и странная мозаика перед глазами: черно-белые квадраты преображаются во все новые черно-белые прямоугольники. Слышу неясные голоса и понимаю, что меня тащат куда-то, а мелькание все усиливается, пока не сливается в сплошную серую ленту.
– Сильно ее покалечили. Чудом девочка выжила. Сатанисты хреновы!
– Борис, кажется, дозу мы ей неправильно рассчитали. С виду она крупная, но легонькая. Долго будет выходить из наркоза.
Молчание – золото
Белая больничная палата. Потолок высокий с трещинкой в правом углу. Я ее изучила вдоль и поперек. Я знаю ее лучше, чем линии на собственной ладони. Мне нравится, что она далеко, и я могу долго на нее смотреть. Иногда мне кажется, что полоска движется потихоньку – становится длиннее и шире. Я неотрывно наблюдаю за ней: неуловимые миллиметры прибавления почти не заметны, ощущение нереальности и неуместности происходящего.
Возникает лицо лечащего врача, как бы зависает надо мною, пропорции его искажаются: прямой нос, квадратный подбородок, темные глаза в сеточке морщин за стеклами очков. Губы доктора шевелятся, но я все равно не слышу и …не желаю слышать. Отключиться бы от всего.
– Адочка, доченька, ну скажи хоть слово! – Мама с мольбою смотрит на меня заплаканными глазами. – Съешь грушу, доченька! – опять ее слезы. Я пытаюсь ответить, но не могу. Мне трудно сделать даже легкое движение. Не надо еды. Только тишины хочу. Я знаю, что очень люблю тебя, мамочка. Только не мучь ты меня, не дергай, не тревожь.
– Борис Андреевич, Адочка меня совсем не слышит? Не узнает?
– Все пройдет. Она выходит уже из шока, говорит с Вами, но про себя – глазами отвечает. Потерпите. Покой и только покой.
Слишком тихие улочки
Просыпаюсь от голоса Алики. Она устроилась на моей полке и старательно читает именно мне, сонной:
Взошли толпой, не поклонясь,
Икон не замечая;
За стол садятся, не молясь,
И шапок не снимая.
На первом месте брат большой,
По праву руку брат меньшой,
По леву голубица
Красавица девица.
Крик, хохот, песни, шум и звон,
Разгульное похмелье…
– Ребенок, а где родители? – убираю вьющиеся пряди с лица. Хочется по-детски потереть глаза кулачками и потянуться. В открытое окно бьется летнее солнечное утро. Как тогда…
Мы столкнулись с Людмилой Сергеевной, моим университетским преподавателем экономики, на Красном проспекте. Наш первый курс злословит над ее нарядами «а-ля выпускница Смольного института», привычкой закатывать
