Коттон, разрешил им пожить какое-то время вдвоем, понимая, что они все-таки немного стесняются проявлять чувства при свидетелях.
Наташа, подарив Лютому самое дорогое, что есть у девушки, — свою девственность, теперь постоянно искала повод уединиться с любимым человеком. Но в гостиницу они больше не ездили — Коттон дал им ключи от пустовавшего дома на окраине деревни. Наташа горячо благодарила дядю Лешу. Лютый теперь никуда не спешил и тоже расслабился. А Наташа хотела как можно быстрее познать все таинства любовной науки и, надо признать, была неутомимой труженицей в постели.
И утром, и днем, и ночью она горячо отдавалась Максиму, постоянно шепча ему слова любви. Наташа расцвела прямо на глазах и еще больше похорошела.
Можно даже сказать, что в этом скромном деревенском домике у них прошел как бы медовый месяц. Груди и бедра Наташи еще больше округлились, наливаясь сладкой любовной истомой. В бурных ласках и бесконечных оргазмах прошло несколько недель. Любовь — это прекрасно, но такая жизнь казалась Лютому подозрительно легкой. Да, они были влюблены друг в друга, все было хорошо…
Но эта невыносимая легкость бытия уже начинала раздражать Нечаева — прежде всего буржуазным спокойствием и легкой предсказуемостью. Боец по натуре, Максим не мыслил себя вне борьбы, вне конфликтов. Скорее всего, потому он по-прежнему поддерживал боевую форму.
Дважды в неделю Лютый наведывался в тир МВД, всякий раз отстреливая нормативные десять патронов. Пятикилометровый кросс каждое утро; бассейн, спарринг-партнеры, тренажеры, штанга-в каждый наезд в Москву.
Он был в курсе всего: последних политических скандалов и новостей компьютерного мира, изменений автомобильной моды и тенденций развития бизнеса.
Он много читал, читал несколько книг одновременно, не говоря уже о газетах и журналах. Конечно, Лютый не доверял телевидению, но все-таки старался следить за новостями. Иногда смотрел боевики на видео. Наташа искренне недоумевала, зачем Лютый настойчиво изучает книги по анатомии и психологии человека, листает толстенные энциклопедические справочники, заучивает наизусть дорожные карты Москвы и Подмосковья. Будучи в общем-то молоденькой и наивной девушкой, она полагала, что отныне все приключения Максима закончены. Что они — ей очень хотелось этого — будут впредь неразлучны. Сам же Лютый ни на миг не забывал, кто он такой, и работал, работал, работал…
Он мог с одинаковой компетентностью рассуждать о скорострельности автоматического оружия, принципах составления бизнес-планов и новинках репертуара Большого театра.
Он тренировал свою память: запоминал лица, тексты, номера автомобилей, тонко подмечал мелкие детали быта, на которые обычный человек и внимания-то не обратит: какие окна в доме напротив гаснут раньше, а какие позже; какие газеты в городке раскупаются быстро, а какие не очень; сколько шагов от его подъезда до гаража и от гаража до бензозаправки, какие марки автомобилей покупаются в Подмосковье чаще других, а какие реже…
Он знал: все это — и окна, и газеты, и многое другое — вряд ли когда-нибудь пригодится ему в жизни. Пригодится другое: умение все подмечать, все запоминать и, сопоставляя отрывочную, бесполезную на первый взгляд информацию, складывать ее в цельную картину.
Правда, Максим не знал еще, как скоро снова востребуются его навыки. Но интуиция подсказывала: рано или поздно он вновь встретится с Прокурором и от этого человека в очках с тонкой золотой оправой вновь последует какое-то предложение.
Но окончательный ответ — принять это предложение или отвергнуть — Лютый оставлял за собой.
Больше всего на свете Нечаев ценил свободу выбора, свободу оставаться самим собой. Сильного человека трудно заставить делать то, что ему не по нутру, это общеизвестно. И пусть даже потерь у такого человека зачастую случается куда больше, чем приобретений…
— Максим Александрович, вы по-прежнему прекрасно выглядите, с чем вас и поздравляю. Говорю совершенно искренне: очень рад видеть вас вновь.
С того времени, как Лютый видел Прокурора в последний раз, высокопоставленный кремлевский чиновник ничуть не изменился. Все та же ненавязчивая предупредительность истинного интеллигента, все тот же холодный блеск старомодных очков в тонкой золотой оправе, все та же ироничная улыбка человека, знающего наперед абсолютно все.
Правда, теперь его статус, судя по всему, серьезно изменился: а то с чего бы в письме, посланном Лютому по компьютерной сети, руководитель совсекретной структуры предложил встретиться не в официальном кремлевском кабинете, а в домашней и непринужденной обстановке коттеджа на Рублевском шоссе?
— Спасибо, — сдержанно поблагодарил Нечаев и вопросительно взглянул на собеседника. Прокурор прекрасно понял немой вопрос.
— Да, Максим Александрович, теперь я лицо частное и неофициальное.
Обычный собесовский пенсионер.
— Судя по всему, участь бывшего члена Политбюро товарища Гришина, умершего в очереди в отделе социального обеспечения, вам не грозит, — с едва заметной иронией предположил Лютый и, скользнув глазами снизу вверх, с ковра на камин, зафиксировал взгляд на антикварных часах с золочеными фигурками охотника и волка.
— Никому не дано узнать о собственной смерти: ни о времени, ни о месте, ни о причинах, — философски изрек Прокурор, и Нечаев, прекрасно знавший все интонации этого человека, сразу же насторожился.
Однако хозяин кабинета, отметив про себя настороженность гостя, не спешил перейти к изложению сути дела, ради которого Лютый и был приглашен в загородный коттедж. Неторопливо закурил свой «Парламент», погладил кота, подошел к камину и, указав взглядом на часы, неожиданно поинтересовался:
— Нравится?
— Да, — признался Максим.
— Когда-то эти часы стояли в кабинете наркома внутренних дел, генерального комиссара государственной безопасности товарища Николая Ивановича Ежова, — задумчиво сообщил хозяин особняка. — Изготовлены в единственном экземпляре. Англия, вторая половина восемнадцатого века, мастер Гамильтон из Бирмингема.
Казалось, информация, прозвучавшая в первые минуты беседы, откровенно случайна и ничтожно мала. Констатация Прокурором очевидного, своего ухода из большой политики, ни к чему не обязывающие слова о непостижимости будущего, историческая справка о том, где и когда были сделаны эти часы и у кого в кабинете они когда-то стояли…
Однако Лютый мгновенно прозрел глубинную внутреннюю связь: фраза о непостижимости человеком времени, места и причин собственной смерти, брошенная как бы невзначай, и упоминание бывшего шефа советской политической полиции, действовавшего не только вне формальных законов государства, но и общепринятой морали, — все это наталкивало на совершенно определенные размышления.
Впрочем, Прокурор не форсировал беседу. Стряхнул сигаретный пепел в камин, еще раз взглянул на золоченые фигурки часов и, мягко опустившись в кресло, вкрадчиво изрек:
— Не далее как вчера вечером я в который уже раз просматривал ваше досье. И знаете, нашел в вашей жизни некоторые внутренние закономерности.
— А я всегда считал, что сам предопределяю свою судьбу, — возразил Нечаев, достал из кармана пиджака пачку «Мальборо лайте» и закурил.
— Не только вы, но и обстоятельства, которые… м-м-м… не всегда зависят от вас. Так уж получалось, что вы всегда или догоняли кого-нибудь, или уходили от погони. Как волк и стрелок на этих часах.
— Только никак не могу понять: кто на этих часах охотник, а кто жертва?
— Максим вопросительно взглянул на собеседника.
— И не надо понимать.
— В чем же тогда смысл этой погони?
— Один догоняет другого, и именно потому время движется, не останавливаясь никогда.
Фраза прозвучала достаточно туманно, обтекаемо, однако Лютый решил не уточнять, что же имеет в виду собеседник. А Прокурор, сделав непродолжительную, но многозначительную паузу, продолжал, и теперь в его голосе неожиданно засквозили деловые интонации.
