— Так вот, я о вашем досье… Помните свою службу в «13-м отделе»?
— Да.
— Нет! Сама идея-то «13-го отдела» верная, идея на все времена: глубоко законспирированная организация, созданная для уничтожения мафиози, избавить от которых общество законными методами не представляется возможным. Эдакий тайный и всемогущий орден рыцарей плаща и кинжала, физическая расправа над…
— …другими рыцарями плаща и кинжала? — мгновенно отреагировал Максим, поняв, что не ошибся в недавних предположениях о теме предстоящей беседы.
— Вот именно. А теперь, Максим Александрович, присядьте к компьютеру, я вам кое-что покажу.
Информационная сводка за последние две недели, с которой Лютый ознакомился лишь сугубо поверхностно, тем не менее впечатляла: киллерские отстрелы и вымогательство, отмывание «грязных» денег и махинации с государственным имуществом, производство фальшивого спиртного и коррупция на самых высших этажах власти… И все это в удесятеренных масштабах по сравнению с докризисной эпохой.
— А теперь несколько вопросов. — В голосе Прокурора зазвучал металл. — Я буду спрашивать, а вы отвечайте только «да» или «нет». Мне нужен мгновенный ответ без размышлений. Вы готовы?
— Да, — кивнул Максим.
— Считаете ли вы, что в условиях теперешнего бандитского беспредела Россия способна выйти из кризиса?
— Нет, — твердо ответил Лютый.
— Считаете ли вы, что криминальную экономику реально реформировать?
— Нет.
— Считаете ли вы, что МВД и ФСБ способны бороться с организованной преступностью?
— Нет.
— Считаете ли вы, что единственный выход — возродить методы «13-го отдела», где вам в свое время выпало счастье или несчастье служить? Методы, повторяю, совершенно неконституционные, незаконные… Но тем не менее эффективные. Да или нет?
— Да, наверное, — немного замешкавшись, ответил Лютый.
— Вот и я того же мнения. К этому мы еще вернемся… А пока еще один вопрос: как вы считаете, в чем причина нынешнего всплеска организованной преступности?
Нечаев снова промедлил с ответом. Вдавив окурок сигареты в дно хрустальной пепельницы, он обратил внимание на ее идеальную чистоту. Прокурор в силу своей давней привычки предпочитал бросать окурки в камин. Максим подумал еще мгновение и негромко сказал:
— Когда я был курсантом Высшей школы КГБ, нас учили: первопричина любой преступности в несовершенстве экономики: безработица, низкий жизненный уровень… А нынче в России кризис.
— Замечательно! — с легким сарказмом перебил Прокурор. — Так я и думал.
Получается: дайте каждому россиянину по сто тысяч долларов, и мафиозные сообщества исчезнут сами по себе? Тогда следующий вопрос: как вы думаете, Максим Александрович, почему где-нибудь в Иране, Пакистане, Египте, Тунисе, Вьетнаме и Лаосе, то есть странах, где уровень жизни еще ниже, чем в России, и уж наверняка ниже, чем в процветающих Америке или Италии, мафии в привычном понимании слова нет и быть не может? Ведь Штаты богаче какого-нибудь Вьетнама, но во Вьетнаме мафии нет, а в США есть. Почему так? Не знаете?
— Если честно, я об этом как-то не задумывался, — признался Максим.
— Тогда скажу я: потому что в этих странах даже мелким воришкам публично рубят руки, потому что там сажают их на кол, потому что в нищих государствах Юго-Восточной Азии их торжественно расстреливают на переполненных стадионах, перед телекамерами, потому что даже дальние родственники преступивших закон покрываются несмываемым позором.
— Публично рубить бандитам конечности — это же средневековые методы! — последовало возражение.
— Зато эффективные. В основе любого преступления — ощущение безнаказанности. Если общественный запрет не влечет наказания, это провоцирует преступника на дальнейшие нарушения. Если ребенок один раз попадет пальцем в розетку и его ударит током, вторично он туда не полезет: закон психологии. В России, где столетиями царят принципы беспредела, где до сих пор популярны народные герои вроде Стеньки Разина, кстати создателя первой в истории страны оргпреступной группировки, где любимым лозунгом всех времен были слова «Грабь награбленное!», можно навести порядок, лишь выработав у населения жесткую систему условных рефлексов. Нарушил закон — отвечай. А чтобы другим неповадно было, отвечай публично. Так и вырабатываются рефлексы. А в России таких рефлексов нет… увы, так сложилось исторически. Первая и вторая сигнальные системы, как в опытах физиолога Павлова. Вы понимаете, куда я клоню?
— Вы собирались вернуться к разговору о «13-м отделе»? — ответил-напомнил Лютый.
— Именно так. Да, верная, богатая идея, идея на все времена, — повторил Прокурор и, едва заметно прищурившись, добавил:
— Но есть в ней два серьезных изъяна… Во-первых, негодяи, оставшиеся в живых, зачастую не понимали, почему и за что именно убивали их коллег. Во-вторых, террор осуществлялся разветвленной организацией. Что не правильно.
— Почему не правильно? — не понял Нечаев.
— Потому что любая подобная структура, состоящая даже из нескольких человек, рано или поздно начинает разлагаться. Бесконтрольность действий порождает ощущение собственной исключительности, чувства вседозволенности и безнаказанности, то есть то, что ныне принято называть беспределом. Но государственный беспредел ничем не лучше бандитского.
— Где же выход? — Безукоризненные логические построения Прокурора очевидно захватили Лютого.
— Выход теперь может быть только один — террор. Правда, выборочный. Но безжалостный и беспощадный. И обязательно — с официальным извещением всех заинтересованных сторон: кто ликвидирован, за какие преступления, какая структура берет на себя ответственность за смерть того или иного мафиози.
— Как при наркоме внутренних дел товарище Ежове, которому когда-то принадлежали эти часы? — Максим коротко кивнул в сторону антикварного хронометра. — Но к чему тогда привел выборочный террор? Сперва — к тридцать седьмому году, то есть террору тотальному, затем — к аресту и расстрелу и самого товарища Ежова, и тех, кто выполнял его приказы. Кстати говоря, тоже с извещением всех заинтересованных лиц, публичным и официальным, через печатный орган ЦК ВКП(б) газету «Правда»: кто уничтожен и за какие преступления.
— Все правильно, — любезно согласился собеседник. — Кроме двух моментов. Во-первых, НКВД по большей части уничтожал мнимых врагов народа, а структура, о которой мы пока беседуем лишь в сослагательном наклонении, занялась бы ликвидацией врагов настоящих. Или вы не согласны с тем, что бандит, мафиози, вымогатель — народу самый настоящий враг?!
— Согласен. — Нечаев кивнул. — А во-вторых?
— А во-вторых, большая структура и не нужна. Структура вообще не нужна никакая, ни большая, ни маленькая. Достаточно нескольких десятков убийств, совершенных за короткое время одним-единственным человеком, но приписываемых данной структуре. Я все рассчитал: одного-единственного человека достаточно, чтобы имитировать существование подобной организации. Плюс пять-шесть неофициальных интервью с милицейскими и эфэсбэшными чинами, которые якобы сами встревожены разгулом антимафиозного экстремизма, плюс несколько газетных публикаций, по возможности больше тумана, но обязательно какое-нибудь эффектное, красивое название структуры, которая якобы берет на себя ответственность за избирательный террор. Ну, та же «Белая стрела», о существовании которой так долго говорили бандиты.
— Может быть, «Черный трибунал»? — почему-то предложил Нечаев.
Видимо, упоминание в беседе о товарище Ежове, славном сталинском чекисте, бывшем во время Гражданской войны членом многих революционных трибуналов и развязавшем в середине тридцатых
