— Хорошо, — повторил Худолей и помахал рукой, подзывая буддийского официанта. — Посчитайте, пожалуйста, — сказал он, когда парнишка подошел.
— Уже, — ответил тот и вырвал из своего блокнотика страничку со счетом. Он оказался не столь уж и большим — где-то около двух тысяч. Чуть меньше. Худолей вынул четыре пятисотрублевые бумажки, положил на стол. — Нормально?
— Сойдет, — наконец губы невозмутимого кубиста чуть дрогнули в улыбке.
И опять не вскрикнул от ужаса Худолей, выложив официанту кошмарную сумму. Более того, пришло какое-то странное состояние покоя и справедливости — все идет правильно, только так и никак иначе. Своими тратами он словно расплачивался не то за прошлые грехи, не то за будущие услуги, которые кто-то, это он твердо знал, кто-то ему окажет. Причем не обязательно это будет человек.
Уходя, уже от двери, Худолей увидел, как Пияшев от стойки бара приветственно машет ему рукой — молодец, дескать, обалденную бабу оторвал, мужик! В ответ Худолей потряс в воздухе высоко поднятым кулаком — все в порядке, старик, все отлично.
Такой примерно состоялся между ними бессловесный разговор.
Спустившись со ступенек, Майя раскрыла зонтик, взяла Худолея под руку, склонилась к его плечу, будто была уверена, что за ними до сих пор наблюдают от барной стойки, до сих пор в чем-то подозревают и испытывают.
— Мне кажется, в убийстве вы подозреваете Пияшева? — сказал Худолей.
— И его тоже.
— Есть за что?
— У него свое понимание жизни. То, что мы принимаем за шутку, для него смертельное оскорбление, то, что мы называем нормальными человеческими чувствами, для него страшные убытки. И потом... Напрасно они взяли наших девочек. Мы ведь в степи выросли, на воле. Да, дрогнули, да, деньги понадобились, да, упали... Но в глубине души мы остались прежними. С нами надо бы поосторожнее. Что-то Надя выдала им, что-то выдала. Со страху убили Надьку, и Тайку со страху. Они ведь понимают, что по ножу ходят.
Знаете, что я вам скажу... — Майя даже остановилась, словно пораженная собственным прозрением. — Я вам сейчас такое скажу, такое скажу... Будут еще трупы.
— Я знаю, — легко согласился Худолей. — Я даже кое-кому сказал об этом, но мне не поверили. А вы меня, Майя, поддержали. Нас уже двое, — повторил Худолей слова, которые совсем недавно, совсем недавно, в этот же вечер кто-то сказал ему самому. Но у него не было времени углубляться в воспоминания — они с Майей уже приблизились к «Волге», в которой маялся водитель, ожидая странного клиента, так много знавшего о заказных убийствах.
— Я уж думал, что не придешь, — сказал он с облегчением. — Я уж думал — пошутил.
— Есть вещи, которыми не шутят, — веско произнес Худолей пафнутьевские слова и распахнул перед Майей заднюю дверцу. — Прошу вас!
Окинув прощальным взглядом беснующийся, полыхающий всеми цветами радуги ресторан, Худолей легко соскользнул на заднее сиденье и захлопнул дверцу.
— Завтра вы должны будете что-то отстегнуть этому хмырю? — спросил Худолей еще до того, как машина тронулась.
— Конечно.
— Сколько?
— Тысячу.
Худолей молча полез во внутренний карман пиджака и, вынув две бумажки, протянул Майе. Девушка поколебалась, но деньги взяла.
— Если не возражаете, будем считать, что это аванс, — Майя повернула к Худолею лицо, по которому проносились разноцветные блики света, каждую секунду меняя его выражение, возраст, цвет глаз, губ, волос.
— Будем, — кивнул Худолей. — Куда едем?
— Я могу решать? Тогда на Садовую, пожалуйста. Это недалеко.
Худолей внимательно проследил, чтобы машина свернула в нужную сторону, перестроилась в нужный ряд. Водитель, словно чувствуя его недоверие, обернулся.
— Знаю я Садовую, знаю. Все будет путем.
— Скажите, Майя, а как бы мне с вами связаться? Завтра, например, послезавтра?
— Не надо со мной связываться. Я уезжаю. Сегодня. — В свете очередного фонаря Майя посмотрела на маленькие свои часики. — Да, это уже будет сегодня. В Пятихатки еду. На две недели.
— А если я попрошу вас остаться?
— Не хочу быть третьей.
— Есть причины?
— Как-то нехорошо смотрел сегодня в нашу сторону Игорь... Обычно он так себя не ведет. Думаете, вы сбили его с толку своим роскошным ужином, красным вином, бутербродами? Ничуть. Что-то он нервничал сегодня, что-то чуял.
— Он даже рукой мне помахал, — озадаченно проговорил Худолей.
— Это я и имею в виду. Вот моя визитка, — Майя, порывшись в сумочке, протянула Худолею в темноте мятую бумажку, а он, не сразу нащупав ее, наткнулся на холодную девичью ладонь и содрогнулся — это была совсем молоденькая, мокрая от дождя ладошка. Почти как у Светы, почти как у Светы.
Ночь была длинная, суетная, и Пафнутьев, войдя утром в свой кабинет и усевшись в жесткое кресло, невольно откинулся на спинку и закрыл глаза. В коридоре, за дверью начиналась обычная служебная жизнь, стучали частые шаги, слышались женские и мужские голоса, чаще почему-то женские, видимо, женщины слишком многое в жизни принимают близко к сердцу. Все, видите ли, их волнует, тревожит, выводит из себя. Перед мысленным взором Пафнутьева проносились события прошедшей ночи, но были они беззвучны и не было в них уже того огня, страсти, накала, это уже были воспоминания.
— Здравствуйте, Павел Николаевич! — прозвучал вдруг голос громкий, вызывающе радостный.
— Здравствуйте, — пробормотал Пафнутьев, не открывая глаз, не пытаясь даже понять, кто его приветствует спозаранку.
— Доброе утро!
— Садитесь, пожалуйста, — Пафнутьев с тяжким вздохом посмотрел наконец на вошедшего. Это был Худолей. — В твоем голосе столько силы, столько молодого задора, что я уж подумал...
— Ну? Ну? Что вы подумали, Павел Николаевич?
— Что Света нашлась.
— Не нашлась. Но вот что я хочу сказать, Паша... Убивает человека не сама утрата, потеря, убивает невозможность что-либо исправить, изменить, вмешаться. Понимаешь? Самое страшное — состояние беспомощности, состояние полнейшей зависимости от других, даже неизвестных тебе людей.
— Они перестали быть неизвестными?
— Да! — закричал Худолей. — Да, Паша! Его зовут Игорь Леонидович Пияшев. Запомнил? Игорь Леонидович Пияшев. Сутенер, каких свет не видел. Бывший актер, бывший челнок, он даже вел уроки дикции и ораторского искусства. Вообще, в нем все бывшее, кроме одного — сутенер. Международного масштаба, Паша. Прошу это учесть.
— Учту, — кивнул Пафнутьев, начиная наконец понимать происходящее. — Это он девочек убил?
— Если и не он, то он все об этом знает. Нужно только одно — чтобы он заговорил.
— Что же нужно?
— Пальцы в дверь. Или еще что-нибудь... Но тоже в дверь.
— Это плохо. Так нельзя. Его надо убедить.
— В чем, Паша?!
— В том, что живет неправильно, безнравственно.
— Ты это всерьез?!
— Конечно, нет. Шутка.
— Таких шуток не бывает, — недовольно проворчал Худолей. — Паша, хочешь скажу страшную вещь?
