— Хочу.
— Я его узнал.
— Это хорошо.
— Паша, я его узнал. Еще там, в ночном дворе под дождем в свете автомобильных фар, среди очаровательных девичьих лиц, ног... Что у них там еще есть?
— Глаза, — подсказал Пафнутьев.
— Так вот среди девичьих лиц, ног и глаз я его узнал. По голосу. Только там я еще не мог все сопоставить, все свести в кучу и понять, что за куча — Пияшев. Но потом до меня дошло.
— Надо же, — уважительно проговорил Пафнутьев. — И кем же он оказался на самом деле?
— Помнишь, неделю назад я говорил, что мне позвонил какой-то тип и посоветовал забыть о Свете, помнишь?
— Прекрасно помню.
— Это был он, Паша. Пияшев мне звонил. Я тогда начал тыркаться во все конторы, по соседям, участкового подключил... Вот тогда он позвонил мне домой и сказал — отвали. У него печальный, прочувствованный голос гинеколога. Таким голосом можно зачитывать некрологи по телевидению. Естественно, о смерти тех, кто таких некрологов заслуживает. Таким голосом можно сообщить семикласснице о беременности, двадцатилетней — о СПИДе, тридцатилетней — о том, что детей у нее не будет никогда. А слова! Паша, какие он употреблял слова! Так живые люди не разговаривают. Так никто не разговаривает.
— Только он? — уточнил Пафнутьев.
— Да, Паша, да. Не будете ли вы так любезны... Не кажется ли вам, что сегодня может пойти дождь?.. Прасцице, пожалуйста, милая девушка, у меня сложилось такое странное впечатление, что вы чем-то огорчены?
— Я огорчен? — спросил Пафнутьев.
— Это он так разговаривает, Паша. Я привожу его слова.
— Какой ужас! Неужели это возможно?
— Он засветился, Паша! Он засветился еще неделю назад! Я его узнал. Он приложил руку и к Свете, и к этим убийствам. Когда он мне позвонил неделю назад...
— Что ты предлагаешь?
— Брать! Немедленно! Он сейчас наверняка спит. Вот сонного и брать.
— На каком основании? Тебе не нравится его голос? Тебе кажется, что слова, которые он употребляет, глупы, манеры неестественны? Я тоже от них не в восторге, они и мне не нравятся. Но у нас пока за это не сажают.
— А напрасно! — воскликнул Худолей.
— Согласен, — кивнул Пафнутьев. — Полностью согласен. За подобные извращения русского языка я бы даже пожизненное давал. Наверное, такая статья появится, но чуть попозже.
— Это международный бордель, Паша!
— Мне тоже так показалось.
— За это сажают?
— При отягчающих обстоятельствах.
— Убийство — это какое обстоятельство?
— Отягчающее.
— И после этого ты мне говоришь, что...
— Худолей! — Пафнутьев повысил голос. — Остановись. Ты же грамотный человек. Думай. Ведь не может такого быть, чтобы к нему невозможно было подступиться.
— Слушай! В квартире, где Света жила, мы нашли кучу отпечатков... Может быть, среди них есть и его пальчики?
— Ну и что? — Пафнутьев передернул плечами. — Эта квартира ему принадлежит. Его отпечатки могут там быть на вполне законных основаниях. Пришел к Свете за деньгами, проведал ее, захотел убедиться, что она бережно относится к кухонному оборудованию, не разжигает костры на паркете, своевременно выносит мусор... Это его право.
Вот если бы свои следы он оставил на ноже... Но, как ты знаешь, на ноже были другие отпечатки.
— Я это помню, Паша, — сказал Худолей обиженно.
— Прости великодушно, — начал было Пафнутьев, но Худолей его перебил.
— Она в Италии, — сказал он, невидяще глядя прямо перед собой.
— Кто?
— Света.
— В общем-то, это несложно установить, — проговорил Пафнутьев. — Достаточно...
— Я уже установил.
— Да, конечно... Билеты на самолеты именные, составляются списки, опять же визы... Следы должны остаться.
— Остались. Как только в этом кабинете прозвучало слово «Италия», как только прояснилась деятельность этих придурков — плиточника Величковского и гомика Пияшева, как только выяснилось, что у Пахомовой туристическая фирма, а учредитель — наш старый знакомый Сысцов Иван Иванович... Я тут же рванул по авиационным кассам, овировским конторам... Я нашел ее фамилию в этих списках. Она вылетела чартерным рейсом, когда труп Шевчук еще лежал в квартире. Когда я звонил ей домой, искал ее здесь, она уже несколько дней была в Италии.
— Вывод? — обронил Пафнутьев.
— Я так тебе, Паша, скажу... Ее поведение не вписывается в систему наших с ней отношений, ее поступок необъясним для меня. Она не должна была так поступить. Ты спрашиваешь, какой вывод... Вмешались какие-то посторонние силы, которые помешали ей поступить здраво.
— В конце концов, она могла позвонить из той же Италии... По мобильнику. Для этого достаточно было хоть на минуту остаться одной.
— Значит, у нее не было такой возможности. Если бы у нее такая возможность была, — медленно, негромко, почти бессвязно продолжал говорить Худолей, — если бы у нее такая возможность была, она бы позвонила.
— Она и мне показалась девочкой искренней, но... Отзывчивой. Может быть, излишне отзывчивой.
— Отзывчивость бывает излишней?
— Конечно! — откликнулся Пафнутьев. — Не хочу сказать, что это относится к Свете, но излишне отзывчивый человек может исполнить любую просьбу, от кого бы она ни исходила и в чем бы ни заключалась. Я внятно выражаюсь?
— Вполне, Паша. Но ты ошибаешься. Ее хорошие качества не выглядели идиотизмом. Надо брать Пияшева. Я узнал его, это он мне звонил и советовал забыть о Свете. Словечко, помню, употребил... Всенепременно. Я долго не мог врубиться, что он хочет сказать. Еле дошло.
— И что же он хотел сказать?
— Что-то в том роде, что моя излишняя суета может плохо для меня кончиться.
— Откуда у него твой телефон? Ведь он не знал, где и кем ты работаешь?
— Я думал об этом. Во-первых, везде, где я спрашивал о Свете, оставлял свой телефон. Опять же он мог узнать из ее блокнотика. Как-то я подарил ей визитку...
— Служебную?
— Паша! Конечно, нет!
— Тогда ладно, тогда ничего.
— Брать его надо.
— За что?
— За яйца.
— Хорошая идея. Но ты вроде сомневаешься, что они у него имеются в наличии?
— Ну хоть видимость какая-то осталась! Будет что в дверь зажать, будет за что подвесить!
— Как бы нас с тобой после этого не подвесили за... Понимаешь, да?
— Как же, как же, Паша, очень хорошо понимаю, — зачастил Худолей. — Знаешь, что я думаю, Паша?
