эта вещь не интересует. В P.S. я приписал, как будто этот вопрос мне только что пришел в голову, — существует ли тсантса, сделанная из головы европейца?
Я стал ждать ответ.
К моему удивлению, ждать пришлось недолго. Через три недели почтальон принес письмо из Тринидада.
Мистер Ф. встал и достал из шкафа письмо. Бумага пожелтела, чернила выцвели — видно было, что письмо написано очень давно.
Я прочитал его и попросил разрешения снять с него копию. Он согласился. В письме было написано следующее:
«Сэр!
Как вы знаете, любые операции с тсантсами строго запрещены как Британским, так и Бразильским правительствами на достаточных основаниях. По некоторым техническим деталям, которые я не буду здесь описывать, было установлено, что некоторые из них были сделаны совсем недавно, что это были не военные трофеи, а изготовлены специально для продажи частным коллекционерам. Но так как вы интересуетесь от имени музея, я сообщаю вам, что у меня есть хороший экземпляр тсантсы воина, который я изготовил еще до введения нового закона. Вы можете посмотреть ее. Кстати, мое доверенное лицо едет в конце этого месяца в Рио.
Я предпочитаю не обсуждать в письме вопрос стоимости этого крайне редкого изделия, но нужно иметь в виду очевидный факт, что мы имеем дело со „специализированным“ видом антиквариата, стоимость которого складывается не только из условий секретности производства этих изделий, но больше всего из трудностей нахождения „сырого материала“, из которого они изготовляются.
P. S. В книге „Curiosidad de las Amazonaz“ упоминается о существовании тсантсы, сделанной из головы белого миссионера, убитого аборигенами на берегу Амазонки. Конечно, эта вещь никогда не появлялась и не появится на рынке».
Мистер Ф. помог мне расшифровать полустертые строчки письма.
— Я припоминаю, — продолжал он, — что, когда я читал последнее предложение, в ушах звучала русская песенка, которую так любила Алис:
Затем чувство облегчения охватило меня.
— У Алис, — подумал я, — никогда не будет этой жуткой тсантсы.
Я был так счастлив, что даже не потрудился ответить на письмо из Тринидада.
Ах! Сэр, если бы я тогда ответил на письмо и довел дело до конца, зло было бы предотвращено. Почему я не написал и не сообщил, что мне не нужна тсантса воина?
Прошел месяц. Счастливый месяц. Алис была нежна и трогательна. Она дарила мне свои ласки, и мне казалось, что стоит мне захотеть, и я могу добиться от нее большего.
Однако ее мама, казалось, избегала меня. Конечно, в этом была моя вина. Я так глупо доверился ей, и она теперь знает, что наши с ее дочерью отношения не только дружеские.
Однако однажды, встретив меня в отеле, она просто спросила:
— Почему вы не путешествуете? Почему? Это же такое прекрасное лекарство!
Я вспомнил фразу из Джина Кокто о курильщике опиума. Сказать курильщику: «Брось курить, и ты будешь счастлив», все равно, что сказать Ромео: «Убей Джульетту, и тебе станет легче».
Путешествовать? Одному? Это все равно, что убить Джульетту. Нет, нам предназначено быть вместе. Я живу, если только рядом она. Мы возобновили наши ежедневные прогулки и иногда забирались в такие дальние уголки, как пагода под названием «Китайский вид» на гранитной скале около Рио.
Отсюда были видны многочисленные бухты вокруг города.
Как раз я возвращался из одной из таких экскурсий, когда ко мне обратился портье в отеле.
— Вас спрашивал мужчина, сэр. Он придет еще раз сегодня вечером.
— Как его зовут?
— Он не назвался, но сказал, что вы его ждете, — ответил портье, и в его голосе отчетливо проскальзывали неодобрительные нотки. Очевидно, мой визитер был персоной нон грата.
— Я никого не жду сегодня, — подумал я, — может быть, насчет каких-то услуг.
В девять часов вечера появился мой неизвестный визитер.
Я сразу же понял, почему он не понравился портье.
Он был одет в бизоновые краги, покрытые пылью, и для служащих великолепного отеля, которые были еще большими снобами, чем гости, это было недопустимо.
Он был крепкого телосложения с бронзовой кожей. Но что меня больше всего потрясло, это то, что он был абсолютно лысым. Он не был бритым, лысина его была естественной. Не дожидаясь моих вопросов, он обратился ко мне на плохом португальском языке, перемешанном с испанскими и итальянскими словами.
— Я приехал от сеньора Рохе, — сказал он, показывая на кожаную сумку, которую он держал в руке.
— Рохе? — спросил я. — Я не знаю такого человека.
— Да-да, — ответил он уверенным голосом, — сеньор Рохе из Тринидада.
Услышав название острова, я все вспомнил.
— А! — сказал я. — Я понял, что вы хотите сказать или лучше, о ком вы говорите. Садитесь.
Мой визитер открыл сумку и, развернув шелковый платок, осторожно вытащил тсантсу черного цвета.
— Прелесть! Вам нравится? — закричал этот странный торговец, зачарованно глядя на жуткий объект, который он мне предлагал.
Голова, благодаря секретным процедурам была уменьшена на четверть по сравнению с естественными размерами. Он хотел положить ее мне на колени.
— Нет, нет, не надо, — сказал я и оттолкнул от себя эту жуткую вещь с нескрываемой неприязнью.
Но от моего визитера не так легко было отделаться.
Он достал из кармана письмо. Я узнал свой почерк. Это письмо было написано мной месяц назад.
Мистер Санчес — так звали моего гостя — подчеркнул ногтем P.S., который я приписал в конце письма в надежде, что оно будет выглядеть не стоящим серьезного внимания.
Подчеркнутое острым грязным ногтем, оно вдруг приобрело важное значение, как будто истинный смысл письма содержался именно в этих последних строчках.
— Вам нужна белая тсантса? — вдруг решительно спросил он, наклонившись ко мне, как будто боясь, что нас может кто-то услышать.
— Но, — сказал я, немного отклонившись назад, — у вас что, есть она? Но я думал… Мне писали…
— Белая тсантса, белая, как, — он искал подходящее слово, — как слоновая кость.
И тогда я совершил преступление.
— Сколько стоит? — спросил я.
— Извините, — прервал я его, — почему вы сказали «преступление»? Я согласен, что вы купили вещь, которая запрещена законом. Даже больше, она была получена в результате каких-то преступных действий. Но вы же не виноваты. Если бы не вы, то кто-то другой купил бы ее. Так что вы не виноваты!
Мне показалось, что мистер Ф. слегка покраснел. Я заметил, что он сделал усилие, чтобы продолжать дальше рассказ.
— Сэр, — сказал он наконец, — к несчастью, «преступление» — единственное приемлемое слово. Я
