— Уже второй раз тебя нет на месте. Ты заставлять его волноваться, — угрюмо произнесла она, тыча пальцем мне в грудь.
Я развернулась и вышла за ворота, хлопнув створкой. Но меня трясло. Это были первые слова, сказанные мне Чжунь-ин с тех пор, как я приехала в Шанхай.
Холодный ветер утих, и день снова стал по-летнему теплым. Солнце казалось сгустком огня в голубом небе, а дорога под ногами источала жар, который жег мои ступни даже через подошвы туфель. Капли пота, стекающие по лицу, щекотали нос, а волосы липли к шее. Я сжала ожерелье в кармане. Украшение было тяжелым, но от ощущения, что оно было там, мне становилось легче. Я повторила свой путь к трактиру «Москва», всматриваясь в лица всех встречающихся на пути женщин и надеясь увидеть глаза знакомой мне гадалки. Но она сама нашла меня.
— Я знала, что ты вернешься, — заговорила старуха, выходя на тротуар из тени булочной и пристраиваясь рядом со мной. — Я покажу, где мы сможем поговорить. Я помогу тебе.
Гадалка взяла меня за руку. Кожа у нее была сухая и морщинистая, от нее пахло тальком. Как-то вдруг она перестала казаться человеком не от мира сего, теперь это была просто пожилая женщина, потрепанная жизнью. Она могла бы быть моей бабушкой.
Она отвела меня к многоквартирному дому в нескольких улицах от трактира, причем очень часто останавливалась, чтобы перевести дыхание. Во дворе, куда мы пришли, были слышны детский плач и голоса двух женщин, которые старались успокоить малыша. Цементные стены здания потрескались, и сквозь трещины проросли сорняки. Из ржавого крана текла тонкая струйка воды, из-за чего на дороге и ступеньках образовались вонючие, вязкие лужи. Из одной лакал воду облезлый кот. Тощее животное взглянуло на нас и скрылось из виду, запрыгнув на деревянный забор. Сотни жирных мух летали над пищевыми отходами, которые вываливались на землю из переполненных мусорных баков.
Холодный подъезд дома был завален всяческим хламом. Я покосилась на человека, показавшегося в конце коридора. За его спиной находилось единственное в этом помещении окно, из которого струился яркий солнечный свет. Мужчина мыл шваброй пол, и я удивилась тому, что, оказывается, в этом доме был уборщик. Он проводил глазами старуху, когда мы прошли мимо него, и я заметила малиновые шрамы у него на руках. Один формой напоминал дракона. Заметив мой пристальный взгляд, мужчина поспешил опустить рукав.
Мы остановились у железной двери с решеткой внизу. Старуха потянула шнурок у себя на шее и выудила из-за пазухи ключ. Замок поддался не сразу, но в конце концов дверь с недовольным скрипом отворилась. Старуха смело вошла в комнату, а я в нерешительности осталась стоять на потертом коврике перед дверью, всматриваясь внутрь. Под потолком темнели трубы, обои на стенах были грязные и в пятнах, пол устилали старые газеты. Изорванная бумага пожелтела, как будто здесь обитало какое-то животное, которое спало, ело и справляло нужду прямо на полу. От запаха пыли и затхлости меня начало тошнить. Когда старуха сообразила, что я не решаюсь войти в комнату, она повернулась ко мне и, пожав плечами, произнесла:
— По твоей одежде я вижу, что ты привыкла к лучшему, но другого места у меня нет.
Я устыдилась своей брезгливости и поспешно переступила порог комнаты. В центре стоял старый диван, из распоровшихся швов торчали его внутренности. Пожилая женщина протерла его рукой и бросила на подушки тряпку, пахнущую плесенью.
— Прошу садиться, — сказала она.
В комнате стояла невыносимая жара. Заляпанные грязью окна были закрыты, но я различала звуки шагов и сигналы мотоциклов на улице. Хозяйка набрала в чайник воды и зажгла плиту. От этого в комнате стало еще жарче, и, когда старуха смотрела в другую сторону, я быстрым движением поднесла к лицу носовой платок, чтобы ощутить запах чистоты, исходящий от недавно выстиранной материи. Я осмотрелась по сторонам, пытаясь увидеть, есть ли здесь ванная. Мне было непонятно, как, живя в такой грязной комнате, этой женщине удавалось выглядеть весьма опрятной.
— Как много людей страдает, — пробормотала старуха. — Нет такого человека, который бы не потерял кого-нибудь из близких: родителей, мужа, сестру, брата, детей. Я пытаюсь помочь, но их слишком много.
Когда вода закипела, хозяйка налила ее в надтреснутый заварочный чайник, поставив его и две чашки передо мной.
— Ты принесла что-нибудь от нее? — спросила она, наклоняясь и поглаживая меня по колену.
Достав из кармана платок, я развернула его и выложила содержимое на стол. Старуха впилась глазами в ожерелье. Она подняла украшение и покачала перед собой, не сводя с него завороженного взгляда.
— Нефриты, — задумчиво сказала она.
— Да, и золото.
Она подставила вторую руку и опустила на нее ожерелье, словно пробуя его на вес.
— Оно изумительное, — вымолвила она. — И очень старое. Сейчас таких украшений уже не делают.
— Да, изумительное, — согласилась я и вдруг вспомнила, что отец говорил то же самое. Мне было три года, и мои родители вместе со мной отправились к друзьям в город праздновать Рождество.
— Лина, Аня! Идите скорее сюда! Смотрите, какое красивое дерево! — звал нас отец. Мы с матерью бросились на его крик в комнату и увидели, что он стоит рядом с гигантской елкой, каждая ветка которой была украшена яблоками, орехами и свечками. Мать взяла меня на руки, а я своими маленькими, липкими от имбирного пирога пальчиками потянулась к тому самому ожерелью на ее лебединой шее.
— Смотри, как ей нравится это ожерелье, Лина, — заметил отец. — На тебе оно смотрится изумительно.
Мать — она была в белом кружевном платье и с цветком омелы в волосах — передала меня на руки отцу, чтобы он поднял дочь повыше, где на самой верхушке елки красовалась стеклянная снежная королева.
— Когда она подрастет, я подарю его ей, — сказала мать, — чтобы она никогда не забывала нас.
Я повернулась к старухе.
— Так где она? — спросила я.
Гадалка сжала руку с ожерельем в кулак. Прошло какое-то время, прежде чем она заговорила:
— Война забрала у тебя мать. Но она жива. Она умеет бороться за жизнь.
Плечи и руки у меня судорожно сжались. Я закрыла лицо ладонями. Я чувствовала, я знала, что это правда. Моя мать жива.
Пожилая женщина откинулась на спинку стула, прижимая ожерелье к груди. Ее глаза закатились, а дыхание стало глубже.
— Она ищет тебя в Харбине, но не может найти.
Я чуть не вскочила со стула.
— В Харбине?
Внезапно щеки старухи раздулись, глаза округлились и хрупкое тело содрогнулось от кашля. Она прикрыла рот ладонью, но я увидела, что по ее подбородку стекает кровавая слизь. Я налила в чашку чай и протянула ей, но гадалка отмахнулась.
— Воды! — прохрипела она. — Воды!
Я бросилась к умывальнику и крутанула кран. Хлынула коричневая жижа, брызги полетели на пол и мне на платье. Я чуть прикрутила кран, чтобы вода стекла, и взволнованно посмотрела через плечо на старуху. Она уже лежала на полу, хватаясь за шею и грудь, и сипела.
Набрав с полстакана чистой воды, я кинулась к ней.
— Может, вскипятить? — спросила я, поднося воду к ее дрожащим губам. Лицо у нее было жуткого серого цвета, но после нескольких глотков конвульсии прекратились и кровь снова прилила к щекам.
— Попей чаю, — сказала она, сделав очередной глоток. — Извини меня. Это все из-за пыли. Окна у меня всегда закрыты, но она все равно проникает с улицы.
Дрожащими руками я налила чай в чашку. Он уже остыл и отдавал железом, но я все равно сделала пару глотков, чтобы не обидеть старуху. «Может, у нее туберкулез? — подумала я. — В этом районе им многие болеют». Сергей бы, наверное, пришел в ярость, если бы узнал, куда я пошла. Набрав в рот еще
