тоже». В результате, «заняв позицию вечером, войска к рассвету уже бросили ее», позднее немцы незаметно (!) переправятся через Вислу и наведут понтонные мосты, хотя берег реки охранялся несколькими полками.
Для сравнения австрийский Перемышль был сдан только после двух осад — с 17 сентября по 8 октября 1914 г. и с 5 ноября 1914 г. по 22 марта 1915 г., предварительного взрыва (с согласия Верховного австрийского командования) всех укреплений и мостов, уничтожения продовольствия и оружия. И вспомните оборону устаревшего Осовца, в то же самое время державшегося против мощнейшей осадной артиллерии и отравляющих газов.
Всего с 1 мая по 1 ноября 1915 г. русская армия потеряла 976 000 человек пленными, при этом её потери убитыми и умершими от ран составили лишь 423 000. Начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал Алексеев писал 4–го ноября 1915 г. в одной из резолюций: «Некрасивая картина, сообщенная штабом 3–й армии, относительно обслуживания немецкого тыла значительным числом наших пленных» и далее предлагал налетами конных отрядов «вносить сильное расстройство в службу тыловых учреждений, разгоняя тех негодяев, которые служат обозными, хлебопеками, рабочими». С другой стороны, процент контуженных, или, как тогда говорили, «сконфуженных» офицеров в десятки раз превышал процент контуженных солдат. Таков был эффект утраты большинства подготовленных кадров, недостатка оружия и особенно боеприпасов и полного непонимания солдатами целей войны.
Уже в середине июля 1915 г. был исчерпан контингент ратников ополчения I разряда. Согласно действовавшим до войны законам, этим исчерпывался запас людей, которые могли быть взяты в действующую армию. При этом все больше и больше людей оставались в тылу — в земских и городских союзах, благотворительных организациях и пр. В результате к концу 1916 г. на одного солдата действующей армии приходились три военнообязанных в тылу.
Брусиловский прорыв и последовавшие позиционные бои израсходовали последние кадровые резервы. Например, лейб–гвардии Финляндский полк, с большим трудом «приведенный в блестящее состояние — в таком полк был только в первых боях», был практически уничтожен за несколько часов 15 июля. При прорыве все командовавшие ротами были убиты или ранены, солдат убыли свыше 2700 человек. От роты его величества, бывшей в первой линии, из 200 человек остались в строю не более десятка.
Клембовский отмечал, что «в июле 1916 года гвардейская артиллерия заняла позиции почти на пределе от заграждений, и, конечно, проходы оказались или вовсе не пробитыми или плохо расчищенными; гвардейской пехоте пришлось грудью разбивать их и, не достигнув успеха, отступить с большим уроном».
Торнау: «Тяжелая артиллерия была массирована на другом участке фронта, и полку пришлось наступать, пользуясь поддержкой лишь легких орудий и нескольких мортир. Результаты этой артиллерийской подготовки были ничтожны… Не впервые полку было идти вперед без поддержки артиллерии, и смело бросились роты в атаку, навстречу губительному огню противника… Потери Финляндцев превышали наши и достигали 2000 человек. Как передавали впоследствии, общее число потерь гвардии за эти дни боев на Стоходе превысили 32 000 человек. Результаты, достигнутые этим наступле нием, и несколько германских орудий, взятых 2–м гвардейским корпусом, вряд ли могли компенсировать эти чудовищные потери. Подготовка нескольких месяцев стоянки в резерве была сведена на нет. От гордых, многотысячных полков, выступавших в бой 15 июля, оставались в некоторых частях немного более половины».
По сведениям С. Новикова, в 3–й гвардейской пехотной дивизии за время ковельских боев остались в строю всего 26 офицеров, а лейб–гвардии Егерский и Московский полки были сведены в батальон каждый. Адамович отмечает, что роты лейб–гвардии Кексгольмского полка 15 июля потеряли около 2000 человек — до 60 % состава, и 80 % офицеров, притом что еще до боя полк имел всего 5 кадровых офицеров.
3 сентября в двух атаках четыре батальона гвардии потеряли 1366 человек, 7 сентября — 1198, 19 сентября два полка потеряли 1 офицера и 1311 нижних чинов, 1 октября гвардейцы потеряли 11 офицеров и 1127 стрелков, из них убиты 3 офицера и 160 стрелков. По оценке командира одного из этих полков, многократные атаки не были неожиданными для немцев, проводились шаблонно, а слабая артиллерийская подготовка почти не уничтожала укреплений и проволочных заграждений противника. Итогом стала потеря гвардейской дивизией захваченных с таким трудом позиций.
По сведениям Д. П. Оськина, «идущим из канцелярии полка, в наших полковых списках уже зарегистрировано шестнадцать тысяч солдат, причем налицо не более полутора тысяч, остальные за два года войны выбыли из жизни». Козьмин вспоминал для 1916: «Последние пополнения были просто вооруженными хлебопашцами, сидевшими упорно в окопах, но совершенно неумелыми и не напористыми в атаке».
Только в Петрограде в начале 1917 г. в запасных батальонах гвардейских полков насчитывались около 100 000 человек (по сведениям Головина — до 160 000). При этом запасные полки разбухали до 30 000, а гвардейские батальоны — до А—6 и даже 8000 (!) человек. Поскольку личный состав запасных батальонов гвардии нередко превышал в 3—3,5 раза численность довоенных полков, солдаты спали на трех–четы рехярусных койках при в обстановке большой скученности и антисанитарии. При 2000 винтовок на 5000 солдат и 12 патронах на солдата о серьезном обучении не приходилось говорить, поэтому солдат занимали муштрой.
В приказе по военному ведомству 31 октября 1915 г. сразу же отмечалось, что в 1915 г. «совершенно не исполнялись весьма важные и существеннейшие отделы стрелковой подготовки, как то начальные упражнения стрельбы боевым патроном». В результате учебная стрельба не обеспечивала не только подготовки к ведению огня в боевых условиях, но и к меткой стрельбе в пределах постоянного прицела.
Из воспоминаний Попова: «Заниматься с ними было некогда. Шли бои. Узнать, а тем более изучить своих солдат было чрезвычайно трудно, лица менялись, как в калейдоскопе, да и солдатам трудно было привыкнуть к незнакомому офицеру… наш 1–й баталион имел только на двух ротах своих кадровых офицеров, двумя другими командовали офицеры чужих частей; 3–линейных винтовок было до смешного мало, напр., у меня в роте на 360 человек их было всего 18, остальные были или французской системы «Гра», или какой?то итальянской допотопной системы, к тому же без затворов, Бог весть какими судьбами попавшими в наши арсеналы. Не было ни ручных гранат, ни ракет, чтобы каждый мог наглядно познакомиться с их употреблением и действием. Вместо ручных гранат бросали колотушки, имевшие форму гранат «Новицкого»; что же касается остального, то оно объяснялось на словах».
Новобранцы, не понимая целей войны и не получая должного обучения, отнюдь не стремились на фронт. Еще меньше желали воевать старослужащие, которые уже побывали в боях и многие из которых уже были ранены, нередко по несколько раз. К началу Февральской революции в запасном батальоне Измайловского полка из 54 офицеров только 14 были кадровыми. В запасном батальоне 2–го стрелкового гвардейского полка оставались всего 6 кадровых офицеров на 2600 нижних чинов. К тому же и качество этих офицеров в тылу было далеко от идеала. Описав полное безразличие новобранцев к обучению, недостаток материальных средств и времени на обучение (6 недель), Попов подводил итог: «Глядя на серую массу маршевой роты, без винтовок, не имевшую уже былого воинского вида, невольно думалось: Армии уже нет. Вот он, Русский вооруженный народ». То же отмечал и В. Борисов: «В основном атоме боевого организма, в роте, не было уже в наличии тех 5 офицеров и 13 унтер–офицеров, которые, собственно, и образуют фундамент воинской дисциплины». Во Франции 1916 г. призванный в январе пять месяцев обычно проводил в казармах, два — в лагере, после чего отправлялся на фронт в тренировочный батальон и только в ноябре шел в пополнение частей.
Можно сделать вывод, что фатальной оказалась не только и не столько довоенная отсталость России по сравнению с ведущими промышленными державами (хотя и она сыграла свою роль), — ни одна страна не избежала ошибок в начальный период войны. Не меньшую роль сыграли подчиненность стратегии интересам Антанты (а не своим), а также неумение грамотно и вовремя мобилизовать и использовать имеющиеся ресурсы. Печально, что эти проблемы осознавались задолго до начала Первой мировой, но так и не были решены.
