ценным, что только попалось под руку. Потом аккуратнейшим образом завязал конец верёвки на голой лодыжке спящего и, закинув узел с вещами за спину, прошёл через весь дом на противоположную сторону. Там отыскал окно, выходящее на улицу, и, высунув нос, увидел ожидающего внизу чистильщика.
– Лови! – Тюк с краденым плюхнулся в сильные руки Насреддина. – А ты думал, я тебя не узнаю?
– Там, на базаре, ты спас мою жизнь, а сейчас я спасаю – твою. Клянусь аллахом, на этом мы в расчёте! Может быть, разбежимся, пока не поздно, Лёва-джан?
– Поздно, Ходжа…
Юность, увы, быстротечна. Старость, впрочем, тоже не навсегда…
О том, что произошло во дворе городской стражи, наутро знал весь Багдад. Шум был такой, что скрыть произошедшее не оказалось ни малейшей возможности. Сам эмир потребовал немедля вызвать к нему высокородного Шехмета для получения полного отчёта о бегстве закоренелого преступника и страшном переполохе, взбудоражившем весь квартал. Благородный начальник городской стражи заявился по приказу, отчаянно хромая на левую ногу. Что он мог рассказать? Где-то под утро, ещё до пения петухов и муэдзинов, неведомая сила сдёрнула его спящего с постели и, проволочив за ногу по всему дому, буквально вышвырнула во двор! От его диких воплей из казармы высыпали заспанные стражники. По двору бегали возбуждённые криками кони, а вся земля была усыпана серебряными дихремами. Может быть, поэтому причину тревоги было трудно установить… Вроде бы за верёвку, на которой выудили командира из его же дома, держались двое страшно удивлённых охранников. Впрочем, оба тут же сумели затеряться в толпе, подбирающей монеты. Навести порядок сразу не удалось, ибо воплями мученик сорвал себе голос, а ногу так вообще едва ли не вывихнул. (К слову сказать, определённую роль сыграл и тот факт, что в нижнем белье господин Шехмет уже не производил такого грозного впечатления…) Встревоженные соседи прибежали кто в чём, с палками в руках, думая, что началась война. Когда общая толкотня кое-как угомонилась, было проведено тщательное расследование первопричин. Оно привело к печальным результатам: из погреба в кухне вытащены все кувшины с вином (в одном – едва на донышке, три прочих – в целости), похищена вся войсковая казна (за исключением того, что осело за пазухой у стражи); из конюшни выпущены кони (впрочем, все на месте, во дворе), а из покоев самого Шехмета пропало: шесть халатов парчовых, шесть кальянов серебряных, шесть сабель, усыпанных бриллиантами, шесть пар дорогих сапог, украшенных жемчугами, и шесть ночных горшков из чистого золота. (Общий список был представлен пострадавшим лично эмиру, который тут же приказал выплатить компенсацию за счёт казны.) Также нашли девятерых часовых, опоённых банджем (сильнодействующим наркотиком, вызывающим глубокий сон). Кроме того, обнаружилось бегство того самого Багдадского вора. Не иначе как ему помогли бежать безбожные дэвы или иблисы, ведь зиндан был прикрыт решеткой и заперт на засов. Виновных – традиционно нет… Это самое главное, остальное – детали… Согласитесь, что если в дело замешаны «нечистые силы», то говорить действительно не о чем, ибо их к ответу не призовёшь?! Говорят, в тот день эмир Багдада, величественный и осенённый благодатью Селим ибн Гарун аль-Рашид, впервые познал некоторое беспокойство и даже слегка поёрзал на своём троне из слоновой кости…
Оболенский и Ходжа Насреддин отсыпались в дешёвом караван-сарае, среди грузчиков и погонщиков верблюдов. От пережитых волнений прошлой ночи они оба повалились как убитые, привязав Рабиновича в уголке у забора. Осёл золотаря не являлся завидным объектом для угона, и краденые деньги в его чанах находились в полной сохранности. Шехметовские вещи, завязанные в помятый халат Оболенского, использовались как общая подушка. Двух друзей теперь уже вряд ли что могло рассорить, но даже во сне Лев все-таки поворачивался к Ходже спиной. Оно и правильно, на этот раз «домулло» явно переусердствовал с маскировкой, и хозяин караван-сарая даже поначалу вообще не хотел его пускать. Зловонный запах пришлось компенсировать тремя таньга вместо обычной одной.
…Встали уже после обеда. Их разбудил башмачник Ахмед, он принёс новую одежду для Оболенского, ибо вновь появляться на улицах в изорванном платье муфтия было рискованно. Вкратце пересказав базарные сплетни, «изготовитель качественной обуви» поспешил обратно, захватив с собой тюк с краденым добром. Пока его «явочная квартира» была ещё довольно «чистой», все порешили на время переселиться туда и «залечь на дно».
– Слушай, Ходжа, когда ты мне сказал «новая одежда», ты пошутил? Это у тебя юмор такой специфический, да?! – не переставая ворчал Лев, плетясь в хвосте у Рабиновича. На его широких плечах косо сидела грязная кожаная безрукавка, а бёдра были попросту обёрнуты дряхлой козьей шкурой. Единственно достойным предметом являлся длинный, в десять метров, пояс из грубой красной ткани, обмотавший крепенькое пузо Багдадского вора раз восемь.
– Ты – нищий грузчик, – терпеливо напоминал Насреддин, по-прежнему изображающий золотаря. – Опусти голову, согни спину и ссутуль плечи – у тебя походка визиря!
– Но я и есть потомок древнего дворянского рода! – огрызнулся Оболенский, взбивая босыми белыми ногами пыль.
– Ай, клянусь Мухаммедом, я впервые слышу о ворах-аристократах! Да не выпячивай грудь и не задирай подбородок – люди твоего сословия не должны высовываться…
– Ха, вот ты бы видел, как одевают грузчиков в престижных инофирмах, я вот… где-то видел… Но не помню: где?!
– Тогда заткнись и улыбайся с покорностью, о сын греха… – елейным полушёпотом пропел «золотарь». – Не видишь, к тебе идёт наниматель!
И вправду, к ним навстречу чинно шествовал старичок, худой, как кочерга, но, судя по одежде, человек состоятельный. Его лицо напоминало переспелую коричневую грушу, узкий лоб был изрезан морщинами, а костлявый подбородок украшен длинной профессорской бородкой. Вкупе с неприятно сверлящими глазками и жёлтым зубом, торчащим напоказ, дедуля откровенно напоминал находящегося на задании пожилого и траченного молью демона. Такие вот и шастают по азиатским базарам, предлагая доверчивым мусульманам весь мир, если только те отступятся от ислама и продадут свою бессмертную душу…
– Так вот они какие – саксаулы… – понимающе протянул Лев.
– Аксакалы! – сквозь зубы выдохнул Ходжа. – Когда же я тебя выучу самым простым понятиям?!
– Джинн – учил, дед – учил, башмачник – учил, теперь ещё и всякий ассенизатор учить будет… – скорбно буркнул наш вор и сделал ангельское лицо – потенциальный наниматель вперился в него узкими, колючими глазками.
– Ты пойдешь со мной! – Богатый старик удовлетворённо оценил рост и руки мнимого грузчика. Оболенский кинул косой взгляд на друга, тот опустил ресницы – соглашайся.
– А что, собственно, надо делать?
– То, для чего тебя предназначила природа, глупое животное…
– Не может быть… – едва не взвыл от счастья воодушевлённый Оболенский. – Поправь меня, о благословенный пророк пенсионного возраста, – мы идём в гарем?!
У старца от удивления чуть не воспарила чалма. Ходжа понял, что пора брать дело в свои руки, не дожидаясь, пока аксакал призовёт на голову оскорбителя городскую стражу.
– Не волнуйтесь, почтеннейший, этот несчастный идиот – мой младший брат. Аллах наградил его недюжинной силой, но злобный шайтан отобрал последний ум, и бедолага с детства заговаривается. Склады и сараи он называет гаремами, мешки с товаром – прекрасными пэри, меня, недостойного…
– Ах ты, пенёк, собаками помеченный! – обомлел Лев.
– Вот, слышали? – страдальчески всплеснул руками Насреддин. – Я денно и нощно молю небеса возвратить ему разум, но, увы, они безмолвствуют…
– А он не опасен?
