Я ничего не ответил — просто не знал, что сказать.
— Еще не поздно принять участие. Я мог бы отправить тебя в лучшие учебные заведения, и, вернувшись, ты бы стал помогать мне во всем.
— И моя жизнь была бы устроена.
Он кивнул:
— Тебе не пришлось бы ни о чем волноваться.
Почему-то его слова не доставили мне той радости, которую испытал Чарли Бакет, когда Вилли Вонка предложил ему шоколадную фабрику.
— А как же мама?
Соломон улыбнулся:
— Да, ей… тяжело. Я знаю ее лучше, чем ты. У нее блестящий ум, и я буду счастлив, если она вернется. В конце концов, она ушла только из-за тебя.
Внезапно хлопнула дверь, и я подпрыгнул от неожиданности.
С перекошенным от злости лицом в комнату влетела Ева:
— Пытаешься завлечь его?
— Я просил оставить нас одних! — рявкнул Соломон.
— Что я и сделала. Похоже, слишком надолго. — Она указала на меня: — Может быть, он твой сын, но ты о нем практически ничего не знаешь. А ей вообще нельзя доверять. Как ты можешь предлагать всё, всех нас, ему?
Как она узнала?.. Затем я взглянул на зашторенное окно позади стола. Наверное, сидела в комнате с книгами и подслушивала. И винила во всем мою маму.
Я встал.
— Послушайте, я не хочу иметь ничего общего с этим местом.
— Это ты сейчас так говоришь. — Ева обернулась ко мне, руки в боки. — Подожди. Как только начнется все то, о чем он тебе рассказал — войны, эпидемии, голод, — ты станешь ломиться сюда… — Она махнула рукой в сторону стола: — А он встретит тебя с распростертыми объятиями.
Ева принялась расхаживать по комнате, разговаривая то ли сама с собой, то ли с нами.
— Я знала, что это возможно, всегда знала. — Она остановилась и посмотрела на отца. — О первом этапе ты ему не рассказал, так? — Это было скорее утверждение, не вопрос.
— Что за первый этап? — спросил я.
Ева скрестила руки на груди:
— Рассказывай, или расскажу я.
Соломон выглядел взбешенным.
— Какая сейчас разница?
Она едва не рассмеялась:
— Хочешь передать ему все, не рассказав о первом этапе?
— Что за первый этап? — повторил я.
Внезапно Соломон подался вперед, словно от боли.
Ева подошла к столу:
— Соломон? Тебе плохо?
Он кивнул.
Женщина взяла коричневый флакон и вытряхнула несколько таблеток.
— Вот, возьми.
Он отмахнулся.
— Возьми!
Вздохнув, он принял таблетки и начал рассказ:
— В основе первого этапа лежала идея, что мы можем сделать из человека автотрофа, не затрагивая генетики. Понимаешь, сначала я действительно думал, что человек способен развить способности автотрофа с помощью собственных ресурсов.
— Как становятся автотрофами голожаберные моллюски?
Соломон кивнул, в глазах мелькнула гордость. Я почти порадовался, что произвел на него впечатление.
— Итак, — продолжал он, — примерно десять лет мы пробовали всевозможные лекарства и мази местного действия — считали, что все зависит от кожи, самого большого органа.
— Но это не сработало, — предположил я.
— Да. — Соломон поднес руку к глазам и принялся тереть их. — Мы поняли, что нужно идти дальше, работать с системой кровообращения. Изменить сам образ жизни.
— Это было до… — Я не знал, как произнести это слово. — До теплицы?
Он кивнул.
— В то время ставить опыты приходилось только на себе. Просить кого-то другого я не мог, так что…
Он вытянул руки вверх, и стало видно татуировку.
Я подошел ближе:
— Голубянка Карнера?
Нахмурившись, Соломон посмотрел на свою руку:
— Откуда ты знаешь?
— Доктор Эмерсон сказала, что такие татуировки были только у автотрофов. — У меня затряслись руки, сердце стало учащенно биться.
Он кивнул.
— Если это правда, значит…
Я заставил себя подойти к столу сбоку.
Из отверстия в полу под подиумом шел пучок серебряных проводов. Вместо нижней части тела у Соломона была масса таких же перекрученных проводов и трубочек с зеленой жидкостью, которые начинались там, где заканчивалось туловище.
Открыв от изумления рот, я отпрянул назад и вытянул руку, ища, за что схватиться.
— Да, Мейсон. — Он указал на себя. — Перед тобой первый в мире автотрофный человеческий организм, полученный методом генной инженерии.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
— Хочешь знать, как это случилось? — спросила Ева.
В ответ я смог только кивнуть.
— Мы начали замещать часть его крови веществами, усиливающими фотосинтетическую активность, — органическими, полученными из растений. Постепенно организм привыкал, и мы увеличивали долю этих веществ, пока их не стало больше, чем самой крови.
— Однако мы допустили ошибку, — перебил ее Соломон. — Мы не учли, что органические материалы распадаются. Да, я был способен фотосинтезировать, но на это уходили все силы. Поэтому мы перешли ко второму этапу — приучали детей обходиться все меньшим и меньшим количеством пищи, чтобы проверить, достигнем ли мы цели до того, как ввести им органические вещества.
— Получилось? — спросил я.
Он покачал головой:
— Органические вещества все равно распадались, мы оказались бессильны. И попробовали отменить первый этап: избавили мой организм от фотосинтетических веществ. Система кровообращения привыкла к ним и больше не могла функционировать самостоятельно, циркуляция крови в ногах нарушилась. — В голосе Соломона не было слышно и тени волнения. — Началась гангрена. Теперь я навсегда подключен к аппарату, поставляющему свежие органические вещества на замену старым.
— И принимаете лекарства? — Я посмотрел на флакон, который Ева все еще держала в руке.
