Как должны были представлять себе Христа авторы этой молитвы, если мы подумаем о ее смысле? Христос равен Богу, он как вездесущий дух: надо мной, подо мной, за мной, вокруг меня, внутри меня. Таков Иисус после Пасхи, и это — совершенно иная картина, нежели Иисус из плоти и крови до Пасхи.
И есть другое, не столь заметное, отличие, которое прямо связано со вторым столпом современных исследований жизни Иисуса. Оно прямо вытекает из того положения, что евангелия представляют нам развитие традиции. А именно:
Особенно это утверждение касается христологии и соответствующего языка. Как мы уже видели, такой язык совершенствовался по мере развития традиции, и это ставит перед историками большой вопрос. Все ли христологические выражения появились после Пасхи? Или некоторые из них относились ко времени до Пасхи? Думал ли сам Иисус и его ученики во время его исторической жизни о том, что он Мессия и сын Божий? Произносили ли они такие слова? Или же все эти выражения появились лишь после Пасхи? Прилагал ли сам Иисус подобные выражения к себе? Или же они зародились — как свидетельство — после Пасхи на основе опыта и размышлений христиан?
Важно заметить, что это именно исторический, а не богословский вопрос. Речь не идет о том
Начнем с синоптиков. Все три евангелия утверждают, что Иисус — Мессия и Сын Божий, хотя сам Иисус нигде прямо этому не учит. Эти формулировки произносят только его последователи. У Марка мы встречаем это всего один раз — когда Петр утверждает: «Ты Мессия». А в завершение эпизода исповедания Петра Иисус велит ученикам никому не говорить о том, что они услышали от Петра (Мк 8:30). Они слушаются учителя; у Марка больше нигде они не называют его Мессией. Таким образом, у Марка (а также у Матфея и Луки) титул Мессии не был темой допасхальной проповеди Иисуса или его учеников. Это убедительно указывает на то, что такие титулы, как Мессия и Сын Божий, стали частью проповеди только после Пасхи.
Однако у Иоанна, как уже упоминалось, Иисус часто говорит о своем христологическом статусе. Это выражают высказывания типа «Я есть» и такие утверждения, как «Я и Отец одно», встречающиеся только в Четвертом Евангелии. Как примирить этот портрет Иисуса с тем, который предлагают нам синоптики? Это можно логически объяснить двумя способами. Первый: Иисус действительно говорил о себе так, как это описывает Иоанн, но Марк (вместе с Матфеем и Лукой) либо не знали о том, либо сознательно отказались об этом рассказывать. Так эту проблему решает библейский буквализм в его мягкой или жесткой форме. Но это не слишком правдоподобно.
Если Иисус действительно говорил так, как у Иоанна, можем ли мы себе вообразить, что синоптики об этом не знали? А если знали, по какой причине решили это скрыть? Второе объяснение звучит более правдоподобно: Иисус не говорил о себе слов, приведенных Иоанном. Скорее, эти слова отражают послепасхальное свидетельство Иоанна и его общины.[23]
Почему же это произошло? Каким образом Иисуса, иудейского монотеиста, стали называть Божественным и тем, кто един с Отцом? Тут есть две основные причины. Во-первых, это то впечатление, которое он производил на современников в жизни. Они воспринимали его как необыкновенного человека. Чем иначе объяснить, что они оставили все (семьи, работу, свои села, нормальный образ жизни) и поставили на карту все (включая саму жизнь), чтобы последовать за ним? Они должны были почувствовать некое «присутствие» в нем и вокруг него, как это случалось с последователями религиозных лидеров, таких как святой Франциск, Будда или Мухаммад. В одном из самых известных исследований по Иисусу, написанном полвека назад, Гюнтер Борнкамм писал: «Иисус принадлежит этому миру. Но хотя он находится тут, все безошибочно видят его глубокую иноприродность».[24] Можно сказать более: Иисус был иудейским харизматиком, в котором ученики чувствовали присутствие священного. Я не думаю, что до Пасхи ученики хоть раз могли бы задуматься о том, не Бог ли он. Но могу себе представить, как они восклицают: «Что же это за человек?»
Вторая причина —
На время забудем о загадках, встающих перед нами при чтении этих повествований. Описывают ли они «общественные события», которые мог бы увидеть любой человек? Пустая гробница и явления Иисуса после его смерти — какого рода эти события? Мог ли их видеть нейтральный наблюдатель или, скажем, Пилат? Можно ли было их заснять на пленку, если бы тогда существовал фотоаппарат? Мы подробнее рассмотрим пасхальные повествования в другом месте книги. А пока же я хочу подчеркнуть, что они укоренены в
Такой послепасхальный Иисус — то, кем он стал после смерти, — это Иисус христианского опыта и традиции. Этот Иисус говорит о себе на языке христологии, говорит о важности веры в него и о том, что он дает спасение. Но почти наверняка эти слова не восходят к Иисусу до Пасхи.
Подобные мысли некоторым христианам могут показаться опасными. По их мнению, это ставит под вопрос истинность евангелий и снижает роль Иисуса. Ведь евангелия утверждают, что Иисус произносил такие слова о себе, а если это не так, значит, евангелия не содержат истины? Такие сомнения порождены феноменом, который можно назвать «историческим фундаментализмом» или «фундаменталистской приверженностью фактам»: коль скоро эти утверждения не достоверны как исторический факт, значит, это преувеличение, фантазия или даже ложь. Такой подход достался нам в наследство от эпохи Просвещения, поэтому многие на Западе отождествляют «истину» с «достоверными фактами».
