Чужая весна

Хрустальным пламенем сияла зала,
Столетья блеск впитали зеркала:
Здесь музыка Чайковского звучала,
Здесь славы русской радуга взошла.

Подъезд театра как пустая рама,
И ветер крутит мусор и золу.
Но в полночь выйдет Пиковая Дама,
Пройдет по улицам в туман и мглу.

Пройдет, растает в площади пустынной,
В зияньи стен разбитых пропадет,
И луч прожектора иглою длинной
Над памятником бронзовым скользнет.

Ты ждешь, Евгений, но не с прежним страхом,
С надеждой жаркой ожидаешь ты,
Что ринется одним могучим махом
Чудесный конь с гранитной высоты

И по торцам столицы непокорной,
В развалинах не сдавшейся врагу,
Проскачет он, строитель чудотворный,
Свой клич войскам бросая на бегу.

Газета «Новое русское слово». Нью-Йорк. 1949, 2 января.

Екатерина Таубер. В. Булич. «Ветви»

21-го июля с. г. в Гельсингфорсе скончалась поэтесса Вера Булич. За несколько месяцев до смерти издательство «Рифма» выпустило ее пятую книгу стихов «Ветви». Приближение смерти отразилось на этой книге итогов, раздумий трезвых и беспощадных.

Для последних стихов поэтессы характерна предельная сжатость, точность образов, законченность каждого стихотворения. Только острые выпирающие углы, только обнаженное древо жизни найдет читатель в этом сборнике, и вряд ли понравится тем, кто ищет в стихах праздничного, нарядного, игры. Но читатель взыскательный, вдумчивый будет вознагражден вполне.

Заглавие «Ветви» как нельзя больше подходит к этим стихам, которые кажутся написанными в минуту смертельной опасности, когда уже дни и часы сочтены. Чувствуется также, что стихи писались на далеком севере, поздней осенью или зимою, когда «ветви» уже были четки и голы. Нет в этой книге страха правды, «режущей острым ножом до кости». Но сквозь такую правду проступает и другая, утешительная, зовущая слушать «ветер горний» — звено, соединяющее людей, разными путями идущих к одной вершине.

Поэтессу занимает только вечное. Ей хочется как можно острее и пронзительнее выразить отстоявшиеся заветы, то сокровенное, что она нашла, пройдя через «огромную каменоломню жизни»:

А когда я смотрю на лица,
Я не знаю, сколько им лет.
Человеческий облик двоится,
Сквозь него проступает свет.

Лишь порою в эту муку обретенную, мудростью вплетается живая ткань бытия. Но когда это — воспоминания, «милая синяя муха, летний будильник знакомый» детства или «солнце, запертое в автобусе», или горькая последняя констатация:

Нет у меня детей. Мой взгляд и голос
Ни в ком не оживут. Не передам
Зерна земле, как полный спелый колос, —

ведь упрямая жизнь была задавлена «спрятанной под переплетом».

Стихи Веры Булич по преимуществу городские. Ведь только для горожанина автобус, увозящий в поля, — «спасенье от душевного разлада, сорокадневного потопа будней». Глядя на человека, целящегося в невидимую цель, ей мнится веяние грозящей катастрофы, когда «раздастся громкий, резкий выстрел, как разрешенье страшной немоты, и распадется на куски картина».

Именно ожидание распада и придает ее стихам такую сухую выразительность. Все стихотворение «Автобус» написано прекрасными белыми стихами, пронизано жаждой вырваться, перешагнуть. И, как разрешенье этого томления, — последние четыре рифмованных строки:

…Среди чужих случайный пассажир,
Томясь безвыходной судьбе в угоду,
Я жду, когда откроется мне мир,
Когда я выйду на свободу.

В своем самом тайном — это книга о смерти. Пишет ли она стихи «Памяти друга» («Еще один замолчал поэт, Замолчал, не дойдя до цели»), или о сестре: «Чей голос горячий остался в мире», или о весне, которая придет «с листиком узким — резные края» — и которую увидят только другие, — все лишь напоминание. Для поэтессы несомненно только одно: