– Я не знаю по-английски, – высокомерно сказал Питу.
– А я знаю, – сказал Жильбер, – и переведу вам этот документ, но прежде прочитайте подпись.
– Питт. Что такое Питт? – спросил Питу.
– Сейчас объясню, – сказал Жильбер.
Глава 44.
ПИТТЫ
– Питт, – продолжал Жильбер, – сын Питта.
– Смотри-ка! – удивился Питу, – прямо как в Писании. Значит, есть Питт первый и Питт второй?
– Да, и Питт первый, друзья мои… Слушайте внимательно, что я вам расскажу.
– Мы слушаем, – в один голос ответили Бийо и Питу.
– Этот Питт первый целых тридцать лет был заклятым врагом Франции, он боролся с ней, сидя в своем кабинете, прикованный к креслу подагрой. Боролся с Монкальмом и Водреем в Америке, бальи де Сюфреном и д'Эстеном на море, Ноаем и Броем на суше21. Этот Питт первый все тридцать лет отстаивал точку зрения, что необходимо свергнуть французов с европейского трона. Постепенно он отнял у нас все наши колонии, все индийское побережье, большие территории в Канаде, все наши заморские торговые дома, потом, когда он увидел, что Франция на три четверти разорена, он призвал своего сына, чтобы разорить ее вконец.
– О-о! – заинтересовался Бийо. – Так, значит, Питт, который нынче…
– Совершенно верно, – перебил Жильбер, – это уже второй, сын того самого Питта, которою знает весь мир, этому второму Питту в мае исполнилось тридцать лет.
– Тридцать лет?
– Как видите, он времени не терял. Вот уже семь лет, как он правит Англией, семь лет, как он проводит в жизнь теории своего отца.
– Значит, нам еще долго его терпеть, – заметил Бийо.
– Да, тем более, что Питты обладают большой жизненной силой. Позвольте мне вам это доказать.
Питу и Бийо закивали, показывая, что внимательно слушают.
Жильбер продолжал:
– В 1778 году Питт-отец, наш враг, был при смерти; врачи объявили, что жизнь его висит на волоске и малейшее усилие разорвет этот волосок. Тогда в парламенте как раз обсуждался вопрос о том, чтобы предоставить американским колониям независимость, дабы предотвратить войну, которую разжигали французы и которая грозила поглотить все богатство и всех солдат Великобритании.
Это было в ту эпоху, когда Людовик XVI, наш славный король, которого французы единодушно именуют отцом французской свободы, торжественно признал независимость Америки; там, на полях сражений и за столом Совета, одерживали верх шпага и гений французов; тогда Англия обещала Вашингтону, то есть предводителю повстанцев, что признает американское государство, если оно вступит в союз с англичанами против Франции.
– Сдается мне, – заметил Бийо, – что такое предложение и делать нечестно и так же нечестно принимать!
– Дорогой Бийо, это называется дипломатия, и в политическом мире подобный образ мыслей вызывает большое восхищение. Ну что ж, Бийо, каким бы безнравственным вам это ни казалось, быть может, если бы не Вашингтон, благороднейший из людей, то оказалось бы, что американцы готовы купить мир ценой позорной уступки.
Но лорд Чатам, то есть Питт старший, этот неизлечимо больной, этот умирающий, этот призрак, стоящий одной ногой в могиле, которому, казалось бы, ничего уже не нужно на этой земле, кроме нескольких мирных лет перед вечным упокоением, так вот, старый лорд Чатам потребовал, чтобы его привезли на заседание парламента!
Его поддерживали под руки его девятнадцатилетний сын Уильям и зять; он явился в парадных одеждах, которые выглядели на этом скелете смешно! Бледный как привидение, с закатывающимися глазами под усталыми веками, он приказал, чтобы его провели на его скамью, графскую скамью, меж тем как лорды, пораженные его неожиданным появлением, склонили головы в восхищении, как сделал бы римский сенат, если бы в нем появился давно умерший и всеми забытый Тиберий.
Лорд Чатам с глубокой сосредоточенностью выслушал речь лорда Ричмонда и когда тот закончил, поднялся для ответа.
И этот полумертвый человек нашел в себе силы говорить три часа; он нашел в своей душе столько огня, что глаза его метали молнии; он нашел в своем сердце слова, которые взволновали сердце каждого.
Правда, он выступал против Франции, правда, он раздувал ненависть своих соотечественников к Франции, правда, все свои силы и весь свой пыл он собрал с одной-единственной целью: развалить и разорить ненавистную страну, соперницу его родины. Он возражал против признания независимости Американских штатов, он возражал против каких бы то ни было соглашений, он кричал:
«Война! война!». Он обрушился на Францию, как Ганнибал на Рим, как Катон на Карфаген. Он заявлял, что долг всякого англичанина-патриота – умереть разоренным, но не допустить, чтобы отечество лишилось хоть одной колонии, одной-единственной.
Он закончил свою речь, изрыгнул последнюю угрозу и упал как подкошенный.
Ему больше нечего было делать в этом мире, его унесли чуть живого.
Через несколько дней он испустил дух.
– О! О! – в один голос воскликнули Бийо и Питу. – Что за человек этот лорд Чатам!
– Таков был отец тридцатилетнего молодого человека, о котором мы говорим, – заключил Жильбер. – Чатам дожил до семидесяти лет. Если сын проживет столько же, то нам терпеть его еще сорок лет. Вот, папаша Бийо, с кем мы имеем дело; вот человек, который управляет Великобританией, вот тот, кто не забыл имен Ламета, Рошамбо, Лафайета; тот, кто помнит имена всех членов Национального собрания, тот, кто поклялся в смертельной ненависти к Людовику XVI, автору соглашения 1778 года, наконец, тот, кто не будет спать спокойно, пока во Франции останется хоть одно заряженное ружье и хоть один полный карман. Вы начинаете понимать?
– Я понимаю, что он люто ненавидит Францию, но я не совсем понимаю, что вы имеете в виду.
– Я тоже, – признался Питу – Ладно, прочитайте эти четыре слова. И он протянул Питу бумагу.
– Это по-английски? – спросил тот.
– Don't mind the money, – прочел Жильбер.
– Я слышу, но не понимаю, – сказал Питу.
– «Не останавливайтесь перед расходами», – ответил доктор. – И дальше снова об атом: «Передайте им, пусть не жалеют денег и не дают мне никакого отчета».
– Значит, они тратят деньги на оружие? – спросил Бийо.
– Нет, они подкупают.
– Но кому адресовано это письмо?
– Всем и никому. Эти деньги платят, тратят, бросают на ветер, их раздают крестьянам, рабочим, нищим, одним словом, людям, которые погубят нашу революцию.
Папаша Бийо опустил голову. Эти слова объяснили все.
– Стали бы вы, Бийо, убивать де Лоне прикладом ружья?