– И что с того! Тем лучше, – отвечала Катрин.
– Хорошо вам смеяться, мадмуазель Бийо; у вас, должно быть, очень веселый нрав, если чужие беды вас совсем не трогают.
– А кто вам сказал, что я вас не пожалею, господин Анж, если с вами приключится настоящая беда?
– Вы меня пожалеете, если со мной приключится настоящая беда? Но разве вы не знаете, что мне не на что жить?
– А я вам опять скажу: тем лучше.
– Но что же я буду есть? – спросил Питу. – Ведь должен человек что-то есть, а я и так всегда голоден.
– Выходит, вы не хотите работать, господин Анж?
– Работать? А кем? Господин Фортье и тетушка Анжелика тысячу раз твердили мне, что я ни на что не годен. О, если бы меня отдали в учение к плотнику или каретнику, вместо того, чтобы готовить меня в аббаты! Решительно, мадмуазель Катрин, решительно надо мной тяготеет проклятие!
И Питу в отчаянии всплеснул руками.
– Увы! – сочувственно сказала девушка, знавшая, как и все в округе, горестную историю Питу, – вы во многом правы, дорогой господин Анж, но… Отчего бы вам не сделать одну вещь?
– Какую? – воскликнул Питу, готовый уцепиться за совет мадмуазель Бийо, как утопающий за соломинку, – какую, скажите?
– У вас, кажется, есть покровитель?
– Да, господин доктор Жильбер.
– Вы, должно быть, дружили с его сыном, который тоже учился у аббата Фортье?
– Еще бы! Больше того, я несколько раз спасал его от взбучки.
– Так отчего бы вам не обратиться к его отцу? Он вас не оставит.
– Вот беда-то! Я бы непременно к нему обратился, если бы знал, где его искать; но, быть может, это известно вашему отцу, мадмуазель Бийо: он ведь арендует свою ферму у доктора Жильбера.
– Я знаю, что он наказал отцу пересылать одну часть арендной платы в Америку, а другую вносить на его счет одному парижскому нотариусу.
– Ох! – вздохнул Питу. – Америка – это так далеко.
– Неужели вы поедете в Америку? – спросила девушка, почти испуганная решимостью Питу.
– Я, мадмуазель Катрин? Что вы! Ни за что! Нет. Если бы мне было, где жить и что есть, я прекрасно чувствовал бы себя во Франции.
– Прекрасно! – повторила мадмуазель Бийо.
Анж потупился. Девушка замолчала. Молчание продлилось несколько минут.
Питу погрузился в мечтания, которые сильно удивили бы такого логичного человека, как аббат Фортье.
Поначалу смутные, мечтания эти внезапно засияли ярким светом, а затем затянулись некоей дымкой, из-под которой продолжали сверкать искры, чье происхождение таинственно, а источник неизвестен.
Меж тем Малыш тронулся С места, а Питу двинулся вперед рядом с Малышом, придерживая одной рукой корзины. Что до мадмуазель Катрин, погрузившейся в мечтания не менее глубокие, чем грезы Питу, она опустила поводья, не боясь, что скакун понесет. Тем более, что чудовища в окрестностях не водились, а Малыш мало напоминал коней Ипполита.
Наконец конь остановился, а вместе с ним машинально остановился и Питу. Перед ними были ворота фермы.
– Гляди-ка, к нам пришел Питу! – воскликнул мужчина могучего телосложения, горделиво восседавший верхом на коне, который в эту самую минуту пил воду из лужи.
– О Боже! Да, господин Бийо, это я самый и есть!
– У бедняги Питу новое горе! – сказала Катрин и спрыгнула с лошади, нимало не заботясь о том, что юбка ее, взмыв кверху, явила всему миру ее подвязки, – тетка выгнала его из дома.
– Чем же он так не угодил старой ханже?
– Пожалуй, тем, что я не силен в греческом, – отвечал Питу.
Этот фат еще хвастался! Ему следовало сказать: в латыни.
– Не силен в греческом, – сказал широкоплечий мужчина, – а на что тебе сдался этот греческий?
– Чтобы толковать Феокрита и читать «Илиаду».
– А какой тебе прок толковать Феокрита и читать «Илиаду»?
– Тогда я смогу стать аббатом.
– Ерунда! – сказал господин Бийо. – Разве я знаю греческий? Разве я знаю латынь? Разве я знаю французский? Разве я умею читать? И разве все это мешает мне сеять, жать и убирать хлеб в амбар?
– Да, но вы, господин Бийо, вы же не аббат, вы земледелец, agricola, как говорит Вергилий. О fortunatos nimium9.
– И что же, по-твоему, земледелец, у которого имеются 60 арпанов земли под солнцем и тысяча-другая луидоров в тени, хуже долгополого? Отвечай немедленно, скверный служка!
– Мне всегда говорили, что быть аббатом – это самое лучшее, что есть на свете; правда, – добавил Питу, улыбнувшись самым пленительным образом, – я не всегда слушал то, что мне говорили.
– Ну и молодец, что поступал так, экий ты чудак! Видишь, я тоже могу говорить стихами, коли захочу. Мне сдается, из тебя может выйти кое-что получше, чем аббат, и тебе крупно повезло, что ты не станешь заниматься этим ремеслом, особенно по нынешним временам. Знаешь, я фермер, я разбираюсь в погоде, а нынче погода для аббатов скверная.
– Неужели? – спросил Питу.
– Да, скоро грянет гром, – отвечал фермер. – Ты уж мне поверь. Малый ты честный, образованный…
Питу поклонился, очень гордый тем, что впервые в жизни заслужил титул образованного.
– Значит, ты можешь зарабатывать на жизнь, и не став аббатом.
Мадмуазель Бийо, вынимая из корзины цыплят и голубей, с интересом прислушивалась к беседе Питу с ее отцом.
– Зарабатывать на жизнь – но это, должно быть, очень трудно, – сказал Питу.
– Что ты умеешь делать?
– Я-то? Я умею ловить птиц на ветку, намазанную клеем, и расставлять силки. Еще я неплохо Подражаю пению птиц, правда, мадмуазель Катрин?
– О, еще как правда, он распевает, точно зяблик.
– Да, но все это не профессия, – сказал папаша Бийо.
– А я о чем говорю, черт подери?
– Ты ругаешься, это уже недурно.
– Как, неужели я выругался? – воскликнул Питу. – Простите меня великодушно, господин Бийо.
