– Ага! – воскликнул Питу, снова бросаясь лесом, так она едет не в Ла Ферте-Милон, она едет в Бурсон! А ведь я точно помню: она раз десять, не меньше, повторила «Ла Ферте-Милон». Ей дали поручения в Ла Ферте-Милон. Сама матушка Бийо говорила о Ла Ферте- Милоне.
С этими словами Питу продолжал бежать; Питу мчался быстрее и быстрее; Питу летел сломя голову.
Ибо, подталкиваемый сомнением, этой первой половиной ревности, Питу был уже не просто двуногим: он казался одной из крылатых машин, которые так хорошо задумывали, но увы! так плохо воплощали великие мастера древности, как, например, Дедал.
Питу как две капли воды походил на соломенных человечков с руками из камышовых тростинок, которые крутятся от ветра в витринах игрушечников: ручки, ножки, головка – все болтается, все летит.
Длинные ноги Питу отмеряли по пять футов – шире шагать он не мог; руки его, похожие на два валька, разрезали воздух как весла. Ноздри его шумно втягивали воздух и со свистом выдыхали его.
Ни одна лошадь не бежала бы так неистово. Ни один лев не преследовал бы добычу так яростно. Питу оставалось пробежать еще полмили, когда он увидел Катрин; пока она проехала четверть лье, Питу успел пробежать эти полмили.
Значит, он мчался в два раза быстрее, чем лошадь. Наконец он поравнялся с ней.
Теперь он шел за Катрин не просто ради того, чтобы любоваться ею, он следил за ней. Она солгала. С какой целью?
Неважно; чтобы добиться над ней некоторого превосходства, надо поймать ее на лжи.
Питу очертя голову ринулся в папоротник и колючки, пробивая себе дорогу каской и рубя кусты саблей.
Однако теперь Катрин ехала не торопясь, поэтому время от времени слуха ее достигал треск сломанных веток, заставлявший навострить уши и лошадь и хозяйку.
Тогда Питу, который не терял Катрин из виду, останавливался и переводил дух; он хотел рассеять подозрение.
И все же долго это длиться не могло – и не продлилось.
Питу вдруг услышал, как лошадь Катрин заржала и ей ответила другая лошадь. Вторую лошадь пока не было видно.
Но как бы там ни было, Катрин хлестнула Малыша веточкой остролиста и Малыш, который на мгновенье перевел дух, снова поскакал крупной рысью.
Он скакал так быстро, что пять минут спустя его хозяйка поравнялась со всадником, который так же спешил ей навстречу, как она спешила навстречу ему.
Катрин умчалась так неожиданно, что бедный Питу застыл на месте, только приподнялся на цыпочки, чтобы лучше видеть.
Впрочем, было слишком далеко и Питу ничего не увидел.
Однако, даже и не видя, он почувствовал, как на лице Катрин выступил румянец, как дрожь радости пронизала все ее тело, как заблестели, засверкали ее глаза, обыкновенно такие мягкие, такие спокойные. Для Питу это было как электрический шок.
Питу не мог различить черты всадника, но по его повадке, по зеленому бархатному охотничьему рединготу, по шляпе с широкой лентой, по непринужденной и грациозной посадке головы заключил, что он занимает высокое положение в обществе, и сразу подумал о красивом молодом человеке, умелом танцоре из Виллер-Котре. Сердце Питу, губы, все его естество содрогнулось, и он прошептал имя Изидора де Шарни. Это и вправду был Изидор.
Питу издал вздох, похожий на рычанье, и, снова углубившись в густой лес, вскоре оказался в двадцати шагах от влюбленных, слишком занятых друг другом, чтобы тревожиться о том, кто издает шум, который они слышат: четвероногое животное или двуногое.
Впрочем, молодой человек все-таки обернулся в сторону Питу, приподнялся в стременах и огляделся вокруг рассеянным взглядом.
Но в это мгновение Питу бросился ничком на землю.
Потом он прополз как змея еще шагов десять и прислушался.
– Добрый день, господин Изидор, – говорила Катрин.
– Господин Изидор! – пробормотал Питу. – Я так и знал.
Он вдруг почувствовал во всем теле страшную усталость от всей той работы, которую сомнение, недоверие и ревность заставили его проделать за последний час.
Молодые люди сидели в седле друг против друга, отпустив поводья и протянув друг к другу руки; они не двигались, трепещущие, безмолвные и улыбающиеся, меж тем как две лошади, несомненно привыкшие друг к другу, лизали друг другу ноздри и топтали придорожный мох.
– Вы нынче припозднились, господин Изидор, – сказала Катрин, нарушая молчание.
– Нынче, – повторил Питу. – Похоже, в другие дни он не опаздывает.
– Это не моя вина, дорогая Катрин, – отвечал молодой человек. – Утром я получил письмо от брата и должен был сразу ответить, оттого и задержался. Но не беспокойтесь, завтра я буду более точным.
Катрин улыбнулась, и Изидор еще нежнее пожал руку девушки.
Увы! Это пожатие острыми шипами вонзилось в сердце Питу.
– Так у вас новости из Парижа? – спросила она.
– Да.
– Ну что ж! У меня тоже, – сказал она с улыбкой. – Разве вы давеча не говорили, что если с двумя людьми, которые любят друг друга, случается нечто подобное, это называется симпатией?
– Верно. А каким образом вы получили вести, моя прекрасная Катрин?
– Через Питу.
– Что это за зверь – Питу? – спросил молодой дворянин с непринужденным и игривым видом, от чего краска, разлившаяся по щекам Питу, приобрела малиновый оттенок.
– Но вы же прекрасно знаете: Питу – тот бедный мальчик, которого мой отец взял на ферму и который как-то в воскресенье провожал меня на танцы.
– Ах, да! – сказал дворянин, – тот, у которого коленки как узлы на салфетке?
Катрин засмеялась. Питу почувствовал унижение, отчаяние. Он приподнялся на руках, посмотрел на свои мосластые ноги, потом со вздохом снова упал ничком.
– Ладно уж, – сказала Катрин, – не будьте чересчур строги к бедному Питу. Знаете, что он мне сегодня предлагал?
– Нет, расскажите же мне, моя красавица.
– Он хотел проводить меня в Ла Ферте-Милон.
– А вы туда и не собирались?
– Нет, ведь я же знала, что вы меня ждете здесь; меж тем как на самом деле это мне чуть не пришлось вас ждать.
– Ах! Знаете ли вы, что вы только что произнесли королевские слова, Катрин?
– Правда? Я и не подозревала.
– Зачем же вы отказались от предложения этого храброго рыцаря, он бы нас славно позабавил.
– Пожалуй, даже слишком славно, – со смехом ответила Катрин.
– Вы правы, Катрин, – сказал Изидор, глядя на прекрасную фермершу
