Очутившись на набережной, два провинциала увидели, как сверкают на мосту Тюильри ружья нового отряда, который, судя по всему, был отрядом противника; тогда наши герои спустились к самой воде и пошли дальше берегом Сены.
Часы во дворце Тюильри пробили одиннадцать.
Как только фермер и Питу оказались под деревьями, растущими над рекой, под прекрасными осинами и высокими липами, уходящими корнями под воду, как только густая – .листва укрыла их, они улеглись на траву и стали держать совет.
Вопрос был в том, оставаться ли им на месте, то есть в относительной безопасности, или же вернуться на улицы и принять участие в той борьбе, которая наверняка продлится еще добрую половину ночи?
Вопрос этот задал Бийо; ответа он ждал от Питу.
Питу за последние два дня сильно вырос в глазах фермера. Причиной тому была, во-первых, ученость, которую он выказал давеча, а затем отвага, какую он проявил нынче. Питу ощущал эту перемену, однако не только не возгордился, но, напротив, преисполнился еще большей благодарности к фермеру: юноша был от природы скромен.
– Господин Бийо, – сказал он, – вы, безусловно, более отважны, а я менее труслив, чем я думал. Гораций, который, между прочим, не нам чета, во всяком случае в том, что касается поэзии, в первой же схватке бросил оружие и бежал, а я сберег свой мушкетон, что доказывает, что я храбрее Горация.
– Ну, и что ты хочешь этим сказать?
– Я хочу сказать, дорогой мой господин Бийо, что даже самый храбрый человек может погибнуть от пули.
– Дальше?
– Дальше, дорогой господин Бийо, следует вот что: вы говорили, что вас влечет в Париж важная цель…
– Тысяча чертей! Меня влечет ларец.
– Значит, вы приехали сюда из-за ларца? Да или нет?
– Я приехал из-за ларца, черт подери, и не из-за чего другого!
– Но если вы погибнете от пули, дело, из-за которого вы приехали, не будет сделано.
– Честно говоря, Питу, ты тысячу раз прав!
– Слышите грохот и крики? – продолжал Питу. – Там дерево рвется, как бумага, железо гнется, как лен.
– Потому что народ разъярен, Питу.
– Но, – осмелел Питу, – мне кажется, что и король разъярен не меньше.
– При чем тут король?
– При том, что австрийцы, немцы, все эти псы, как вы их называете, – солдаты короля. И если они стреляют в народ, значит, им приказал король. А коли он отдает такие приказы, значит, он тоже в ярости, разве не так?
– И так, Питу, и не так.
– Этого не может быть, дорогой господин Бийо, и я осмелюсь заметить, что, если бы вы изучали логику, вы не отважились бы высказать такую парадоксальную мысль.
– Это и так, и не так, и ты сейчас поймешь, отчего.
– Буду очень рад, но сильно сомневаюсь, что вам удастся мне это доказать.
– Видишь ли, Питу, при дворе есть две партии: партия короля, который любит народ, и партия королевы, которая любит австрийцев.
– Это оттого, что король француз, а королева – австриячка, – философически заметил Питу.
– Постой! На стороне короля господин Тюрго и господин Неккер; на стороне королевы – господин де Бретейль и Полиньяки. Король не хозяин в королевстве, раз ему пришлось отставить Тюрго и Неккера. Значит, хозяйка – королева, иначе говоря, Бретейли и Полиньяки. Вот отчего все идет так скверно. Видишь ли, Питу, все зло от госпожи Дефицит. Госпожа Дефицит гневается, и войска стреляют ей на радость; австрийцы защищают австриячку: это же проще простого.
– Простите, господин Бийо, – осведомился Питу, – дефицит – слово латинское и означает, что чего-то не хватает. Чего же не хватает здесь?
– Денег, тысяча чертей! И именно оттого, что денег не хватает, а не хватает их оттого, что их прикарманивают королевины любимцы, королеву зовут госпожа Дефицит. Значит, гневается не король, а королева. А король просто сердится, сердится, что все идет так скверно.
– Я понял, – сказал Питу. – Но как быть с ларцом?
– Твоя правда, Питу, твоя правда; эта чертова политика всегда увлекает меня в такие дебри, в какие я и не думал залезать. Да, ларец прежде всего. Ты прав, Питу, сначала надо повидать доктора Жильбера, а там уж я вернусь к политике. Это мой священный долг.
– Нет ничего более священного, чем священный долг, – промолвил Питу.
– Тогда вперед в коллеж Людовика Великого, где учится Себастьен Жильбер, – сказал Бийо.
– Вперед, – согласился Питу со вздохом, ибо ему не хотелось подниматься с мягкой травы.
За прошедший день на долю Питу выпало столько приключений, что он с трудом мог успокоиться, однако в конце концов сон, верный друг людей с чистой совестью и усталым телом, начал предъявлять на добродетельного и обессилевшего бойца свои права.
Бийо уже поднялся, а Питу собирался последовать его примеру, когда пробило полдвенадцатого.
– Однако, – сказал Бийо, – сдается мне, что в полдвенадцатого ночи коллеж Людовика Великого закрыт.
– О, разумеется, – сказал Питу.
– К тому же ночью можно налететь на какой-нибудь вражеский патруль; сдается мне, что солдаты разожгли костры возле Дворца Правосудия; меня могут схватить или убить, а мой долг в том, чтобы меня не схватили и не убили, – тут ты, Питу, совершенно прав.
В третий раз за день Питу слышал эти столь лестные для человеческой гордыни слова: «Ты прав».
Он счел, что ему ничего не остается, кроме как повторить то, что сказал Бийо.
– И вы правы, – произнес он, укладываясь на траву. – Ваш долг в том, чтобы вас не убили, дорогой господин Бийо.
Конец этой фразы застрял в горле Питу. Vox faucibus hoesit13, – сказал бы он, если бы бодрствовал, но он уже спал.
Бийо этого не заметил.
– Вот что я тебе скажу, – обратился он к своему спутнику.
Питу в ответ тихонько похрапывал.
– Вот что я тебе скажу: как бы я ни был осторожен, меня могут убить, меня могут зарезать или застрелить; если это случится, ты должен знать, что передать от меня доктору Жильберу; но держи язык за зубами, Питу.
Поскольку Питу ничего не слышал, он, естественно, промолчал.
– Если меня смертельно ранят и я не смогу исполнить свой долг, ты пойдешь к доктору Жильберу вместо меня и скажешь ему… Ты меня слышишь, Питу? – спросил фермер, наклоняясь к юноше. – Ты скажешь ему… Да он дрыхнет, несчастный.
При виде крепко спящего Питу все возбуждение Бийо сразу улеглось.
