– Вчера, – продолжал Бийо, – я сражался в Пале-Рояле, и этот юнец сражался рядом со мной, но у него нет ни отца, ни матери, вдобавок он уже почти мужчина И он указал на приосанившегося Питу.
– Сегодня, – продолжал Бийо, – я буду сражаться вновь, но я не хочу, чтобы кто-то мог сказать: у парижан недостало сил дать отпор чужестранцам, и они призвали на помощь детей.
– Верно, верно! – закричали со всех сторон женщины и солдаты. – Он прав. Дети, вернитесь, вернитесь назад!
– О, благодарю вас, благодарю вас, сударь, – бормотал ректор, пытаясь сквозь решетку поймать руки Бийо.
– А вы берегите Себастьена, это самое главное, – сказал фермер.
– Беречь меня! Ну так знайте: меня уберечь не удастся! – воскликнул юноша, побледнев от гнева и вырываясь из рук дежурных учеников, пытавшихся его увести.
– Дайте мне войти, – сказал Бийо, – я сумею его успокоить.
Толпа раздвинулась.
Бийо, а за ним и Анж Питу вошли во двор коллежа.
У открывшихся на мгновение ворот сразу выросли три-четыре гвардейца и дюжина часовых из штатской публики, которые внимательно следили, чтобы никто из юных бунтовщиков не выбрался на улицу.
Бийо направился прямо к Себастьену и, взяв тонкие белые руки мальчика в свои громадные мозолистые лапищи, Спросил:
– Себастьен, вы узнаете меня?
– Нет.
– Я папаша Бийо, фермер вашего отца.
– Я узнаю вас, сударь.
– А этого парня ты знаешь?
– Это Анж Питу.
– Да, Себастьен, да, это я, я!
И Питу, плача от радости, бросился на шею к своему молочному брату и школьному товарищу.
– Ну, – спросил Себастьен мрачно, – и что дальше?
– Дальше… Если у тебя забрали отца, я верну его тебе, можешь не сомневаться.
– Вы?
– Да, я! И все эти люди, которые хотят того же, чего и я. Дьявольщина, даром, что ли, мы вчера имели дело с австрийцами и заглянули в их патронташи?!
– В доказательство чего могу предъявить свой, – сказал Питу.
– Освободим мы его отца? – спросил Бийо у толпы.
– Да, да, – заревела толпа, – мы его освободим! Себастьен покачал головой.
– Отец в Бастилии, – сказал он грустно.
– И что же? – крикнул Бийо.
– Что?! Бастилию не возьмешь, – отвечал мальчик.
– Что же ты в таком случае собирался делать?
– Я хотел пойти на площадь; там будут драться, и отец, быть может, увидит меня сквозь решетку.
– Это невозможно!
– Невозможно? Отчего же? Однажды я гулял рядом с крепостью вместе с другими учениками и увидел одного пленника. Если бы я увидел моего отца, как видел этого несчастного, я бы крикнул ему: «Будь спокоен, отец, я люблю тебя!»
– А если бы солдаты, охраняющие Бастилию, убили тебя?
– Ну и что! Ведь они убили бы меня на глазах у моего отца.
– Черт знает что такое! Ты скверный мальчишка, Себастьен, если собираешься умирать на глазах у собственного отца! Чтобы он, у которого дороже тебя нет никого в целом свете, он, который так тебя любит, изнемог от горя в своей клетке! Решительно, Жильбер, у тебя нет сердца.
И фермер оттолкнул мальчика.
– Да, да, нет сердца! – завопил Питу, разражаясь слезами.
Себастьен ничего не ответил.
Пока он в хмуром молчании предавался размышлениям, Бийо любовался его благородным белокожим лицом, горящими глазами, тонким ироническим ртом, орлиным носом и волевым подбородком; черты мальчика обличали разом и благородство души, и благородство крови.
– Так ты говоришь, что твоего отца посадили в Бастилию? – спросил наконец фермер.
– Да.
– За что же?
– За то, что он друг Лафайета и Вашингтона, за то, что он сражался за независимость Америки шпагой, а за независимость Франции пером, за то, что в Старом и Новом свете он известен как ненавистник тирании, за то, что он проклял Бастилию, где томятся несчастные узники… За все это туда заключили его самого.
– Когда?
– Шесть дней назад.
– А где его схватили?
– В Гавре, лишь только он сошел на берег.
– Откуда тебе это известно?
– Я получил от него письмо.
– Из Гавра?
– Да.
– И схватили его тоже в Гавре?
– В Лильбонне.
– Послушай, мальчуган, не дуйся на меня и расскажи мне толком все, что знаешь. Я клянусь тебе, что либо кости мои останутся гнить на площади Бастилии, либо отец вернется к тебе.
Себастьен взглянул на фермера и, видя, что тот говорит совершенно искренно, смягчился.
– Дело вот в чем, – сказал он, – в Лильбонне отец успел нацарапать карандашом на книге несколько слов:
– И что произошло с книгой? – спросил Бийо, задыхаясь от волнения.
– Он вложил между страниц золотую монету, перевязал книгу шнурком и выбросил в окошко.
