страдая одышкой, с чувством, с различными выражениями на лице…
Боги благие! Я уже тебе и себе наскучил описанием Вардиевых манер. А посему к сути, к сути!
— Войдя в дом Феникса, — начал свой рассказ Вардий, — Юлия, не поздоровавшись с хозяином, но взяв его за руку, направилась в экседру. Там усадила Феникса в кресло, сама села напротив и заговорила, в такт словам хлопая себя ладонями по коленям, вернее, чуть выше колен:
«Сегодня день смерти моего мальчика, маленького Тиберия… Шесть лет уже миновало… Я его так ждала, так надеялась. Я думала, с его рождением в моей жизни всё переменится. Через этого младенца я полюблю мужа. Ливия перестанет меня ненавидеть — ведь я родила ей наследника, который затмит и Гая, и Луция. Август наконец успокоится, увидев, что дочь и жена теперь не соперничают, примиренные этим общим ребенком, сыном и внуком… Но рок и фортуна похитили у меня эту надежду, обрезали ниточку жизни моего маленького мальчика… На небесах — или где там боги живут? — наверно, решили, что от такой ехидны не должно быть державного потомства, что солнечный род Юлия и Августа кощунственно смешивать с темной кровью убогих Клавдиев и злосчастных Неронов… Убили и забрали у меня младенца…
И сразу же после его смерти, — продолжала Юлия, — мой муж, которого я с таким трудом заставила себя полюбить, Тиберий стал меня избегать. Сначала он перестал делить со мной ложе. Затем всё чаще и чаще стал ночевать не дома, а якобы у своих друзей и приятелей. Когда же погиб в Германии его младший брат Друз Клавдий, он вообще покинул меня среди моего материнского горя и уехал в Паннонию… Как будто там без него не могли обойтись?!.. А после бежал от меня в Германию и оттуда отправлял слезные письма Випсании Агриппине, своей бывшей жене, описывая свою тоску по ней, свои страдания со мной, Юлией, развратной и ненавистной… Одно из таких писем, вернее, снятую с него копию, мне показали преданные и оскорбленные за меня люди… Меня, дочь великого Августа, этот выкормыш Ливии, сын подлого бунтовщика и предводителя беглых рабов, пригретый моим великим отцом, этот безродный ублюдок, меня, Юлию, предпочел дочери ростовщика!.. Воистину, как говорится, свинья даже в царском дворце будет искать грязную лужу…
Ну, что ты на меня уставился?! — вдруг весело и, как показалось Фениксу, даже как будто радостно воскликнула Юлия, к нему обращаясь. — Я только что с кладбища. Вели подать вина. Помянем моего крошку!».
Феникс выглянул из экседры и кликнул раба. Тот не отозвался. Через атриум Феникс заглянул в прихожую. Но и там раба не было. Феникс вернулся в экседру и сказал Юлии:
«У меня в городском доме только один раб остался, старый Левон. Он, наверное, отлучился. На нем много обязанностей… Позволь мне, я сам схожу в погреб».
А Юлия вдруг вскочила из кресла да как закричит, с ненавистью глядя на Феникса:
«Или ты думаешь, что это я убила младенца?! И ты — с ними!.. Ему нельзя было дышать соснами среди летней жары, а я его якобы нарочно заставила ими дышать!.. Ты думаешь, из ненависти к Ливии и к ее выродку — лживому, как она, правильному до тошноты, чинному до отвращения?.. Он таким благородным и целомудренным и в постель ко мне направлялся: принимал ванну, долго душился и тщательно брил лицо, раздевавшему его рабу велел аккуратно складывать одежду и, перед тем как начать меня обнимать, нередко сам выходил и проверял, как и куда тот складывает… Вернувшись, сначала молился… А улегшись со мной — нет, не
«Я… я не думаю…», — тихо отвечал Феникс.
А Юлия закричала:
«Я попросила вина! Где оно?!»
Феникс вышел из экседры и сам пошел к погреб.
Гней Эдий тоже пошел по тропинке в сторону города. И опять шел весьма быстро. И уже не через десять, а через тридцать шагов произносил короткие одышливые фразы. Фразы были такими:
— Повторяю, Феникс очень спокойно рассказывал… Я следил — ни малейших признаков волнения… Он себя не сдерживал… Ему был совершенно безразлично то, о чем он рассказывал… Он ни разу не назвал ее «Госпожой». Юлией. И только Юлией…
Тут Вардий остановился, развернулся ко мне и снова принял позу оратора.
— Когда с кувшином вина Феникс вернулся из погреба, Юлия из экседры исчезла. Феникс обнаружил ее у себя в спальне, на другой стороне атрия. Она сидела на ложе, откинувшись назад и опершись на обе руки.
«Я ведь, как и твоя Медея, лишь внучка Солнца, — тихо заговорила Юлия. — Мой отец полубог. А я лишь на четверть богиня и на три четверти земная женщина… Мне стало невыносимо. Я понеслась, полетела к тебе. Ведь ты обещал мне когда-то, что в трудную минуту всегда придешь мне на помощь. Ты клялся — вот на этом перстне, который до сих пор носишь на своей руке, — ты клялся, что стоит мне лишь позвать тебя… Я не просто
Феникс молчал, застыв с кувшином и с одним кубком в руках.
Юлия взяла у него кубок и спросила:
«Ты испугался?»
«Нет, не испугался», — ответил Феникс и хотел налить вина в кубок. Но Юлия отдернула руку, и вино пролилось на постель.
«Так почему не обнял, не стал целовать, не овладел той, которая пришла к тебе как к врачу, как к спасителю? Ты, всегда такой чуткий, неужели тогда не почувствовал?!»
Юлия выхватила у Феникса кувшин и сама налила себе в кубок.
«Ты смотрел на меня, как на холодную богиню. А к тебе пришла горячая и голодная женщина. И женщину это надо было…» — Юлия произнесла несколько грубых солдатских слов и вернула кувшин Фениксу.
Феникс молчал. Юлия же, прильнув к кубку, жадно осушила его до дна. А после поставила кубок на пятно на постели и объявила:
«Ты предал меня в отчаянную минуту».
«Предал?» — переспросил Феникс.
«Да, смотрел на меня таким же двуличным взглядом, каким сейчас на меня смотришь, и рассчитывал, вычислял…»
«Рассчитывал?» — снова переспросил Феникс.
«А то нет, — усмехнулась Юлия. Она встала с постели и, шагнув к Фениксу, стала заглядывать ему в глаза, сначала — в один глаз, потом в другой, своей щекой почти касаясь его щеки, а своими губами — его губ. И губы ее шептали: — Ты думаешь, ей понравились стихи, которые ты посвятил погибшему Друзу? Ты думаешь, она хоть что-то понимает в поэзии, а тем более в такой, как твоя?.. Нет, она сразу сообразила, что нельзя упускать случая, что, подарив тебе виллу, можно привлечь тебя на свою сторону. Ей уже давно донесли, что мы с тобой дружим, что ты называешь меня Госпожой… Она, эта гадина, уже тогда поняла, что ты для меня значишь… Так почему не отнять, не украсть, не купить?.. Купили тебя, бедный поэт. Купили и отняли у меня, твоей Юлии, твоей Госпожи!.. Разве не так?»
«Не так», — ответил Феникс и сделал шаг назад — как он мне сказал: для того, чтобы получше разглядеть Юлию.
Вардий снова пошел по тропинке, но уже не так быстро, как раньше, и говорил мне, идущему рядом:
