— Какими будем мы, когда станем богатыми? — спросила я.
— Чем быстрее мы это узнаем, тем лучше.
Этой ночью мне приснился сон, что мы с Бенедиктом лежим у бассейна нашего дома. К бассейну ведет лесенка: вся увитая розами, цветным горошком, плющом. Я попыталась во сне заглянуть внутрь дома. Старый дом, потолки высотой четыре метра! И там во всей красе висела моя люстра, над старинным китайским ковром в сине-бело-золотых тонах, так гармонирующих с люстрой. Повсюду старина сочеталась с модерном.
Вдруг на бассейн упала тень. Тень произнесла:
— Бенедикт, хочешь немного салата из помидоров?
Я проснулась. Даже сны нужно контролировать.
12
В следующий четверг Бенедикт вернулся домой довольно поздно. Дядя впервые взял его с собой на еженедельный отчет в комиссию по строительству клиники. Бенедикт очень убедительно представил проекты. Еще через неделю Бенедикт приехал за полночь, я ждала его с Норой у телевизора. Теперь отчет прошел не слишком удачно. Запасные выходы признаны чересчур узкими, в них не пройдут одновременно двое носилок. И что самое глупое — Бенедикт и не подозревал о существовании таких нормативов. После совещания дядя кричал на него:
— Вы, по-моему, слишком часто болели, пока учились! — Бенедикт тысячу раз извинился и пообещал загладить оплошность бесплатными сверхурочными. Дядя Георг понемногу остыл.
Но теперь Бенедикт пребывал в глубокой тоске. Как оказалось, трубы и проводку надо было прокладывать совсем иначе. Каждый вечер он приносил с собой чертежи и обзванивал бывших сокурсников, спрашивая у них совета, опасаясь наделать новых ошибок. Его стресс усугубляло понурое настроение, которым заражал всех господин Вельтье. У того были неприятности с Санди. Она такая странная в последнее время: вечно у нее месячные, а недавно вообще заявила, что лучше будет готовиться к выпускным экзаменам, чем трахаться! Он подозревал ее в измене. Иногда под выдуманным предлогом он срывался днем домой, чтобы проверить, чем занимается Санди. Однажды он застал у нее мальчика из класса, но они учили вместе биологию. Анжела заявила: она боится, что однажды господин Вельтье вернется из дома убийцей. Это, конечно, слишком. Но Бенедикт тоже считал, что настроение Вельтье — дурной признак.
Уже на тот момент стало ясно, что дядя Георг не сможет в ноябре взять меня на работу. Декабрь тоже оставался под вопросом. Бенедикт пояснил, что большинство отделочных работ доверялось кустарям — давним партнерам дяди. Он просто вынужден был работать с ними, потому что поставки отделочных материалов издалека неминуемо связаны с задержками и повышением цены. А проект дома для престарелых, к которому я могла бы подключиться, поскольку это будет гигантская стройка, еще не готов. Сначала надо выиграть конкурс на его разработку. Но Бенедикт по секрету сообщил мне (этот строжайший секрет ему доверила Анжела), что они наверняка выиграют. Дядя дружит со многими в городе.
У Элизабет, как она объяснила мне по телефону, тоже простой. 1 октября ее на работу не взяли. Люди, покупающие мебель в октябре, якобы не слишком заинтересованы в консультации дизайнера по интерьеру. Так сказал ей господин фон Мюллер. Мы долго гадали с Элизабет, почему октябрьские покупатели так разительно отличаются от других, но так и не поняли.
— Все равно ничего не поделаешь, когда нет альтернативы, — сокрушенно вздохнула она.
Тем более хорошо, что страховая компания моего отца выплатила ей 800 марок. Я решила, что Элизабет одна должна получить деньги — макет она ведь тоже одна реставрировала. Так что мы обе были заняты ремонтом.
Дома тоже не произошло ничего сенсационного. Сольвейг и этой осенью не пошла в детский сад. Как сообщила Аннабель, девочка инстинктивно почувствовала, что воспитательница попалась абсолютно неквалифицированная.
— Я не хочу к воспитательнице, у которой нет детей! — инстинктивно выкрикнула она. А когда воспитательница сказала, что Сольвейг все же придется подстраиваться под других детей, Сольвейг бросилась на пол и завизжала: — Я не хочу быть подстроенным ребенком!
Аннабель жестоко укоряла себя, что попыталась втиснуть свою сверхинтеллигентную дочь в эту вонючую детсадовскую систему. Не для того она рожала своего ребенка, чтобы подбросить его на воспитание чужим теткам.
Отец говорит: по крайней мере, Аннабель не сможет помешать тому, что через два года Сольвейг пойдет в школу. Тогда Аннабель придется подыскать себе другое занятие, а не квохтать над дочерью. Потом отец забеспокоился обо мне — не нужно ли ему нажать на брата, чтобы тот определенно сказал, когда сможет взять меня на работу. Забавно, для моего отца Георг — все еще младший брат, которым надо руководить.
Я успокоила отца: я сейчас слишком занята, чтобы всерьез беспокоиться о работе. Ему не надо волноваться из-за меня. Он был рад.
13
В последнюю субботу октября, после двухмесячного ремонта, моя комната была готова. Каких трудов все это стоит, замечаешь только тогда, когда что-то не получается. А когда пол наконец идеально отлакирован, задаешься вопросом: а на что было потрачено столько времени? И все усилия забываются.
Пол безупречно блестел светлой бирюзой. Самым бесподобным был нарисованный по всему периметру узор. Я вырезала трафарет с классическим узором в виде вьющихся растений и валиком нанесла через него тончайший слой белого лака. Нужна была дьявольская аккуратность, чтобы лак не просочился под трафарет. Это гораздо труднее, чем кажется на первый взгляд. Сверху я еще раз покрыла узор бесцветным лаком. После этого мой пол смотрелся как ковер, но намного благороднее, поскольку ни у одного ковра такого блеска нет. Бенедикт согласился, что входить сюда можно только без обуви.
Стены тоже были бирюзовыми, тоном светлее.
Заднюю часть комнаты я отгородила ширмой высотой чуть ли не под потолок, сделанной мною из шести секций разной ширины, отчего вся ширма смотрелась как симметричный зигзаг. Это была идея Бенедикта. Я тоже считаю, что ширма должна выглядеть поставленной как бы случайно. Она была бирюзовой, в тон стенам. Изнутри повторялся узор пола, а снаружи я приклеила узкие зеркальные полосы — ничто так не увеличивает пространство маленькой комнаты, как зеркала. Взгляд в зеркало стал взглядом в будущее, ведь в зеркальных полосах отражалась моя люстра!
Не вся, конечно, иначе мы бы не смогли поместиться в кровати. Мы повесили только нижний ярус, с хрустальными молниями и синим в звездах шаром. Как знать, может, в один прекрасный день мы вскроем потолок и разберем крышу. Тогда можно будет повесить люстру целиком — но и сейчас все изумительно красиво.
Все уродливое исчезло из моей комнаты и было спрятано на полках за ширмой. Получилось семь рядов полок: наверху — высокие, в самом низу — высотой всего двадцать сантиметров, для всякой мелочи. Мне удалось разместить на небольшой площади массу уродливых предметов. Как говаривал наш профессор Зингер, безобразное, к сожалению, всегда сильнее красивого, поэтому его надо прятать.
Весь ремонт обошелся всего в семьсот марок, чем я также немало гордилась. Бенедикт заявил, что ни один рабочий не сделал бы лучше, а содрал бы не меньше десяти тысяч.
Мы перетащили нашу кровать из неотапливаемой игровой наверх, улеглись под люстрой и включили оду «К радости». «В круг единый, Божьи чада! Ваш Отец глядит на вас!»
