Может, присесть в реверансе? Правда, когда я увидела, во что она одета, ко мне вернулось самообладание. На Анжеле был комбинезон в обтяжку цвета зеленоватой плесени с бежевыми полосами по бокам. Эти полосы должны были стройнить фигуру, но Анжеле они мало помогали. Комбинезон был отделан выпуклыми декоративными швами, тоже смотревшимися на ней нелепо. Хуже всего выглядела белая молния; оттопырившаяся на животе и уходившая куда-то между ног. А вдобавок ко всему эта светло-рыжая прическа с косичками. Анжела напоминала куклу Кете Крузе, которую жестокий ребенок втиснул в одежду Барби.
Вся она была увешана украшениями в стиле куклы Барби: три цепочки на шее, на каждом пальце не менее одного кольца. Смотреть на Анжелу значило насиловать свое зрение. Неужели она всерьез полагала, что я могла купить для нее такой дорогой букет?!
— Цветы не для тебя, — холодно сказала я, — я просто хотела поставить их в вазу. — На ее глазах я сделала это. — Мне их Бенедикт прислал. — Какая гениальная отговорка!
— Бенедикт прислал тебе цветы? — возмутилась Нора. — С чего бы это он стал присылать тебе цветы?
— Цветы можно послать по самому неожиданному поводу, — манерно произнесла Анжела.
Нора промолчала. Это был мой шанс помешать ей затащить Анжелу в гостиную.
— Мы поднимемся в мою комнату, — скомандовала я и пошла наверх.
Анжела беспрекословно последовала за мной, сказав Норе:
— К сожалению, у меня очень мало времени.
Отлично получилось. Я с грохотом захлопнула дверь, чтобы Норе не взбрело в голову помешать мне.
Анжела плюхнулась на кровать — так, будто комната принадлежала ей, а я была посетительницей. Она огляделась:
— Какая крошечная комнатка.
Она еще будет мою комнату критиковать? Я равнодушно сказала:
— Кофе остыл, поскольку ты опоздала.
— Я все равно не хочу кофе, — ответила Анжела. — У меня будет ребеночек.
— У тебя?! — Я была ошеломлена. — Ты беременна? — Я невольно уставилась на ее живот. Выглядел он обычно, под тесно облегающей материей не было даже намека на трусы. Мне так и казалось, что сквозь зубцы молнии я увижу торчащие завитки волос. Я взяла себя в руки: что ж, и безвкусные женщины кому-то нравятся. — Я искренне рада, — сказала я подчеркнуто бодрым голосом.
— Не думаю, чтобы ты искренне радовалась этому, — сказала Анжела и сложила губки бантиком в стиле куклы Барби.
— Честное слово, абсолютно искренне! — воскликнула я еще более радостным голосом. Собственно, я действительно была рада — если у нее будет ребенок, она рано или поздно исчезнет из фирмы своего папаши, и тогда…
— Отец ребенка — Бенедикт, — сказала говорящая кукла.
— Бенедикт? Какой Бенедикт? — Во рту у меня появился привкус алюминия. — Я не знаю твоего Бенедикта.
— Есть только один Бенедикт, — говорит она.
— Неправда, я знаю многих по имени Бенедикт, например… — Теперь и в животе у меня появляется ощущение, что я съела алюминий.
— Есть только один Бенедикт, — повторяет она, — для тебя или для меня.
— Хватит пороть чушь! — ору я на нее. — Может, тебе приснилось, что Бенедикт с тобой… — Я не могу подобрать слово. — Когда же это произошло?
Она лучезарно улыбается.
— К примеру, двадцать четвертого декабря.
— Ты с ума сошла. Ты лжешь. Двадцать четвертого декабря было, между прочим, Рождество.
— Бенедикт был у меня в гостях. Он приезжал за машиной. Мы отпраздновали это бутылочкой шампанского, а Бенни сказал, что шампанское без секса…
— А твои родители! — кричу я. — Они-то где были?
— Дорогая Виола, — говорит Анжела ледяным тоном, — мне тридцать лет, так что мои родители уже оставляют меня дома одну. Но если хочешь знать точно…
— Я хочу знать совершенно точно!
— Мои родители были на рождественской раздаче подарков своего клуба «Ротари» в детском доме и вручали сироткам настоящих плюшевых мишек фирмы «Штайф».
— Невероятно, — шепчу я.
— Я тоже с трудом поверила, — говорит Анжела, — штайфовский медвежонок стоит страшно дорого, но клуб «Ротари» никогда не скупился. Папочка договорился с газетой, и они специально подчеркнули, что вручались настоящие штайфовские мишки. Так что в плане рекламы это все же окупилось.
— Твои идиотские штайфовские медведи меня не интересуют! — вспылила я.
— Ты же сказала, что хочешь знать все совершенно точно.
— И даже если Бенедикт тебя когда-нибудь один раз, случайно, по пьянке…
— Не груби, пожалуйста, — говорит она, словно я оскорбила Ее Величество. — Я же не с первого раза забеременела.
— И когда это произошло?
— Если уж хочешь точно — двадцать третьего марта.
— Какой это был день? — Как будто это имело значение!
— Пятница, три недели назад.
Я была в тот день на курсах.
— Знаешь, что это значит? — спрашивает она со счастливой улыбкой.
— Что?
— Это будет рождественское дитя. Мама вне себя от радости — на Рождество она станет бабушкой!
Три недели тому назад: в тот вечер я делала с Руфусом трубочки из говядины, а Бенедикт с Анжелой — рождественское дитя.
— Это неправда! — шепотом кричу я.
— Нет, правда. Мой гинеколог подтвердил это, хотя и предполагает, что придется делать кесарево сечение из-за моего узкого таза. Но мама говорит, ее врач тоже пугал, когда она была беременна мною, но потом…
— Ты что думаешь, Бенедикт женится на тебе? Только потому, что ты беременна?
Она складывает губки бантиком:
— Папочка не разрешает.
— Почему это он не разрешает?
— Я бы не хотела говорить об этом.
Я просто не нахожу слов. Потом кричу на нее:
— Ты не хочешь говорить об этом, потому что ты лжешь! Это все ложь!
— Папа боится, что Бенедикт целится на мои деньги и хочет таким путем внедриться в фирму.
— Ты не хочешь говорить об этом, потому что лжешь! Это все ложь!
— Вот и я говорю. Но он считает, что я могу иметь бэби и не выходя замуж. А мне этого не нужно. — Она вдруг начинает сопеть. — Папа такой вредный, что даже хочет выкинуть Бенедикта из фирмы, если мы поженимся. Но я его уломаю.
— Но Бенедикта-то ты не уломаешь!
— У нас любовь с первого взгляда. Еще когда он пришел к нам наниматься, то так лукаво посмотрел мне в глаза… — Она кокетливо потянула за свою косичку.
И тут я вижу на ее правой руке, на одном из унизанных пальцев, мое рубиновое кольцо — вернее, то, которое должно было стать моим.
— Исчезни, исчезни сию секунду из моей комнаты! Из моей жизни! Убирайся!
