Автотелефон Бенедикта был неисправен, там все время было занято. Если я звонила домой, подходила только Нора. Я не хотела с ней разговаривать и бросала трубку. Если звонила Бенедикту на работу, подходила Анжела. Я опять бросала трубку. Один раз трубку снял господин Вельтье.
— Господина Виндриха нет, — сказал он. — Что ему передать? — Я попросила передать ему мой телефон и номер комнаты. Господин Вельтье все записал, делая вид, что не знает, кто я такая.
Бенедикт не позвонил.
Три бесконечных дня и три бесконечных ночи я пролежала возле телефона, кусая подушку и спрашивая себя: Бенедикт один сейчас в нашей постели или нет?
Руфус снабжал меня едой, хотя я ничего не хотела есть. Можно ли мисс Плейер пропылесосить в моей комнате? Нет.
Уже на вторую ночь у Анжелы дома был включен автоответчик.
— Хеллоу! — говорила Анжела своим бесстыжим голосом. — Мы сейчас не можем подойти. Вы застанете нас на работе в обычное время! — Дзинь. Все!
Я кусала подушку и спрашивала себя, как долго Бенедикт все это выдержит.
73
Через три дня мне стало невмоготу лежать у телефона. Я решила заняться уборкой. Руфус обращался со мной как с тяжелобольной. Действительно ли мне по силам убираться?
— Почему бы нет? Я ведь не ногу себе сломала.
Руфус спросил:
— А можно ли убираться со сломанной душой?
— Почему бы и нет? — Что бы я ни делала, я всего лишь ждала.
В пятницу ко мне зашла мисс Плейер. С увлажненным взором она сказала:
— Я принесла тебе мой запасной плейер. Тебе нужна музыка. Ты знаешь, где на полке лежат мои кассеты. Возьми, какую захочешь.
Мисс Плейер была права: с плейером легче выжить — не сжимается судорожно сердце, когда звонит телефон. А если поставить музыку громко-громко, она заглушит любую мысль.
Я работала как в тумане. Дел было невпроворот. На неделю у нас остановились десять женщин, которые собирались рекламировать вязальные машины. Неподалеку от отеля проходил учебный семинар для пропагандисток вязания на дому. Руфус сказал: ему жаль этих женщин, которым приходится платить много денег за обучение да еще покупать вязальную машину. И все это только для того, чтобы получить более чем сомнительную работу. Как-то я увидела утром, как они уходили все вместе: ни на одной не было ни свитера, ни джемпера машинной вязки; все как одна в джинсах, блузках и пиджаках. Повсюду были люди, по которым нельзя сказать, что они делают, что чувствуют. У всех — совершенно нормальный вид. Но сколько в отеле отчаявшихся душ!
Руфус не хотел брать с меня денег за одиннадцатую комнату. Все равно отель заполнен не полностью. Он вполне может принимать решения вместо госпожи Шнаппензип. В конце концов Руфус предложил, чтобы я платила столько же, сколько за комнату Мерседес. Я согласилась.
— Потом пересчитаешь месячную плату на дни, — сказала я.
— Пересчитать на дни? Это еще зачем?
— Речь идет только о нескольких днях, пока все не выяснится. Ты так не думаешь?
— Да, да, конечно. — Разглядывая свои сандалии, он произнес: — Что характерно, так это то, что чудеса происходят неожиданно.
Шла вторая неделя после катастрофы, когда во время умывания у меня разбился стаканчик для зубных щеток. Как и моя жизнь, он треснул посередине. Какая-то насмешка, но в тот же день я нашла правильную божью коровку всего с двумя точками.
Во всем виновата Анжела. Она дала толчок катастрофе, как это делают женщины с доисторических времен: легла в постель с чужим мужчиной.
В один из вечеров Руфус рассказал мне, что Таня еще несколько недель назад намекала на такой исход. Она все знала от Детлефа.
— Почему же вы мне ничего не сказали?
— Разве ты бы поверила? — Его бровь шевельнулась на лбу, выражая недоверие.
74
Я не выходила из отеля, боясь проворонить звонок Бенедикта.
И я не могла выйти из отеля, я боялась, что меня сразу задавит машина. У меня было ощущение, что я превратилась в пустое место, и ни один шофер не заметит меня.
Но один раз все же пришлось выйти: мне срочно понадобились тампоны. Я вошла в магазин, но продавщицы продолжали болтать, будто я была невидимкой. Я постояла, поздоровалась, кашлянула, никто не реагировал на мое присутствие. Так же незаметно, как пришла, я вышла. Теперь сомнений нет: я превратилась в пустое место.
Вся дрожа, я вернулась в отель. Руфус сам сходил и купил мне тампоны. Никогда еще мужчина не попадал из-за меня в такую щекотливую ситуацию.
75
Как дни превращались в недели, я не помнила. Каждый вечер Руфус спрашивал меня, не хочу ли я поесть наверху, в его квартире? Или внизу, на кухне? Или куда-нибудь пойти с ним? Нет, нет, нет. Пусть Руфус идет без меня. Он встречался то с Таней, то с Михаэлем, а иногда ходил к госпоже Шнаппензип. На последнем кулинарном занятии они с Таней делали клубничный торт, и он принес мне большой кусок. А еще кусок лукового пирога и привет от Вольфганга, Винфрида и Вольфрама.
Я хочу сидеть в холле, ведь в любой момент может прийти Бенедикт. К тому же, если по вечерам я сижу в холле, у меня такое ощущение, что я здесь гостья и останусь ненадолго. Пока все не уляжется.
Господин Хеддерих не возражал, если я сидела с ним у телевизора. Тогда ему не надо отвлекаться на постояльцев. Я выдавала ключи, проверяла регистрационные карточки. Ему остается только транспортировать на тележке багаж от машины к лифту. За это он почти всегда получает чаевые, на которые может позволить себе лишнюю кружку пива. Все остальное господина Хеддериха не интересует.
Однажды ко мне подошла госпожа Шнаппензип и сказала:
— Дорогая госпожа Фабер! Вы еще так молоды, а жизнь продолжается.
Все относительно. Скоро мне исполнится двадцать шесть, и моя жизнь уже закончена.
На третьей неделе строительная фирма Фабера прислала назад планы отеля. Дядя приложил к ним письмо: «Мы весьма сожалеем, что наша фирма не смогла быть вам полезной. По всем дальнейшим вопросам мы всегда в вашем распоряжении. Прилагаем для утверждения отчетности ваши чертежи. С дружеским приветом. Георг Фабер».
— Что значит, — поинтересовалась я у Руфуса, — «для утверждения отчетности»?
— Пишут так, да и все тут. Ничего не значит.
