Скамейка

посмотреть… Я же и посуду мыл, и готовил, и девчонку в школу отправлял, пока сам не возьмусь за уборку — пылюга кругом! Когда от нее избавился — я уже ничего не хотел, никаких жен, никакой семьи… один, один, один! Покой, покой, покой… только покой!.. А теперь вот три года прошло, и уже все… одна мутота в душе. Пустой я, Вера…

Она. Как — пустой?

Он. Надо было сразу… Мужики моих лет обычно так и делают — от одной жены сразу к другой жене. И правильно. Только так и надо! Я теперь, если какой мой приятель разводится, говорю ему — только сразу женись, сразу женись! А иначе попадешь в лапы к изголодавшимся равнодушкам, и они тебя вмиг выпотрошат, как меня выпотрошили! Это, Вера, страшное дело — в наше время стать холостым мужиком в сорок два года! Ты знаешь, сколько их в каждом городе, равнодушек? Штаны трещат!..

Она. Кто тебя выпотрошил?..

Он. Равнодушки… Ну, женщины разведенные, безмужние… я их называю равнодушками. Мужья им понаоставляли квартиры, и они теперь дают дрозда. Теперь же век равнодушек!.. Вера, пойдем. Это скучно… (Хочет подняться.)

Она (держит его). Так и я такая!

Он. Правильно. И ты такая. Но ты не такая! Ты же не кидаешься на мужиков? Ты же не попрешься к мужику в гостиницу или в общагу, не полезешь сама в койку? Или как-то я пошел на танцы. На одной стройке, в клубе. Танцую. С одной. Вдруг объявляют… этот дамский! Меня схватила другая. И прямо сразу: тебе ту не надо, она из общежития, а у меня комната своя. И уже держит… чуть ли не за это место! Ты же не такая? Видишь, сколько прошу — пойдем, а ты не идешь. Пошли?

Она (удерживает его). Дальше рассказывай!

Он. А что дальше? Все по стройкам, все по стройкам — командировки. Я ж по монтажу. Работа мужская, денежная. Днем вкалываешь, а вечером — куда? В общагу? Вот они мне уже где, эти общаги! И пошел — по рукам да по подушкам! А душа-то постепенно выдувается. Я же всегда от души. Я халтурить не привык. Хоть на два часа, хоть на одну ночь, но от души! (Помолчав.) Стал по ночам просыпаться… в поту. (Коснулся рукой лба.) Проснусь, глаза вытаращу и думаю — мамочки родные, что ж это со мной делается, куда я плыву, куда меня несет? И такая тоска — прямо жрет душу!.. Когда разводился, думал — поживу один, спокойно, с толком, с расстановкой, а там, со временем, появится на моем горизонте ласковая спокойная женщина с таким сердцем, как у меня… Мы увидим друг друга, обнимемся и пойдем… А видишь, куда я пришел?

Она. Кто же тебе виноват?

Он. Я сам виноват. Только мне ж от этого не легче. Думаешь, мне жить по- человечески не хочется, если я сам виноват? А уже все — затянула машина! Ведь я же как — одну ночь страдаю, бью себя по голове, а на следующую — снова опять. Недосып на недосып, перепой на перепой…

Она (перебивает). Ты алкоголик?

Он (помолчав, мрачно). Я хуже, Вера!

Она. Как — хуже?

Он. Так вот. Я не хочу тебе врать. Тогда я тебе наврал, но больше не хочу. Я понимаю — ты женщина молодая, ты замуж хочешь…

Она (перебивает). Чего?!

Он. Не чевокай. Я же не дурачок. Ты хочешь замуж. И в тот раз хотела… на чем я тебя и купил, извини. И теперь хочешь. И правильно — почему ты должна жить одна? Но я, Вера, чтоб ты знала, к семейной жизни не способен…

Она. Ха! Давно ли?

Он. Да не в том! В том все нормально! Я просто не могу с одной женщиной находиться вместе длительный период. Вот какая штука. И даже дело не в том, что я не могу, — она со мной не сможет!

Она. Почему не сможет?

Он. Потому что у меня за эти годы, после развода, характер коренным образом изменился. Зажигаюсь на несколько часов, потом гасну. На один, два вечера — это пожалуйста, лучше меня не найдешь. Ты же знаешь — со мной, и свободно, и весело, язык без костей, денег не жалко — одно удовольствие, а не мужик. А вот для постоянной жизни — хуже меня нет. У меня уже были, Вера, попытки бросить якорь. Ничего не вышло. Сразу делаюсь жмотом, жадюгой, бабе ни в чем не доверяю, лезу во все кастрюли, людей от дома отваживаю, все время мне кажется, что она с кем-то… я же знаю, как со мной запросто ложились, а чем она лучше? Кошмар, а не жизнь! Единственное — дети меня любят. Это да. Но мамаши их, женщины… начинается каждый раз взахлеб — кончается мордобоем!..

Она. Значит, не те женщины были.

Он. Нормальные женщины.

Она. А тебе нужна ненормальная женщина. Нормальная тебя никогда не поймет, забулдыгу такого. Потому что нормальная только себя любит. А тебе нужна дура ненормальная… вроде меня. Я не про себя, ты не думай. Ты уже один раз женился на мне, хватит. Просто чтобы ты знал, какой тип, как ты говорил. Вот тебе нужен мой тип. Точно, точно. Но такую дуру, как я, теперь днем с огнем не найдешь! (Сбрасывает туфли, забирается на скамейку с ногами, кладет ему голову на колени.) Представляешь, Леша, он заработки свои от меня укрывал, чтоб сыну родному лишней копейки не прислать, а я в это время его ждала. Как будто он не к другой ушел, а в армию призвался. Все себе картину рисовала: прихожу с фабрики, а он ждет у подъезда. Я ни слова не говорю, впускаю, отмываю его в ванной, на стол накрываю… Потом мы ложимся, и тут я ему говорю: «Петенька, а я ведь все это время ни с кем не была, тебя ждала»… Представляешь, вот так лежу как дура на широкой кровати и мечтаю, что он услышит это и расплачется от счастья… Каждый сантиметр исцелует на мне… А он в это самое время со второй развелся да на третьей женился!..

Он наклоняется — растроган, целует ее в губы, волосы.

(Вдруг.) Да отстань! (Отталкивает, садится.) Все вы такие. И ты хорош. И тебя чтоб привести в порядок — нужно сколько сил, и сколько нервов, и сколько терпения… Только знай подлаживайся. А потом… улетучишься! Ты не думай, я в жены не набиваюсь. А говорю, потому что вижу тебя насквозь. И могу сказать, если хочешь, что тебя может спасти. Сказать?

Он. Могила спасет!..

Она. Да брось ты глупости говорить! Надо только очень захотеть, дурачок. Чтоб ты очень захотел. И чтобы она очень захотела. Тогда все получится. Все можно изменить, Леша, если действовать! Я тебе простой пример приведу. Я, значит, работаю контролером ОТК. А моя новая начальница, начальник ОТК, меня невзлюбила. Ну, никак. Просто хоть уходи. А я на фабрике десять лет — я всех знаю, меня все знают… не хочу уходить! И что я делаю? Прихожу в пятницу, перед выходным, и говорю ей: «Анна Захаровна, прошу вас завтра в два часа быть у меня. Есть к вам разговор, касается жизни одного человека. Не придете — потом никогда себе не простите». Пришла… Я приготовила обед, купила бутылку. А у меня, ты знаешь, в квартире чистенько, я ее раздела, говорю: разувайтесь, у меня в квартире, говорю, все босиком ходят — и я, и сын, и гости, и летом и зимой. Она так удивилась, но понравилось шлепать босиком. Сразу из начальника в женщину превратилась. Сели к столу, выпили по рюмашечке, и я ей говорю: «Анна Захаровна, вот вы меня не любите, а ничего про меня не знаете. А мне обидно. Вот я и решила, сейчас вам всю свою жизнь расскажу, а потом решайте — можно ли такую женщину, как я, не любить». И прямо с рождения начала ей рассказывать. И какой у меня был отец пьяница, и какая мама прекрасная была, и как нам жилось. Ну все, все… и про Петра, про мою жизнь с ним, все рассказала. А когда кончила, она плакала. Потом она мне про свою жизнь рассказала — тоже дай бог. И ночевать у меня осталась, и все — были враги, а утром пришли на фабрику подруги! Понял? Все можно изменить, если захотеть. И не ждать, пока само… а что-то делать! Не улыбайся, дурачок. Ты лучше вот подумай и скажи: вот о чем ты в жизни мечтаешь? Есть же у тебя такое, чего ты всю жизнь добиваешься, а добиться не можешь?